Чешские юмористические повести
Шрифт:
В витрине книжной лавки на Водичковой улице я заметил свежий номер авангардного журнала «Сигнал» {150}. Я вошел в магазин. Просмотрел журнал и разозлился. Это называется друзья! Статью мою о клоунах Фрателлини не напечатали, а эту идиотскую фотографию поместили, хотя я был против. У меня есть товарищ, фотографирует он, как Мохой-Надь {151}.
Раздосадованный, я мчался по Водичковой улице.
На углу Вацлавской площади я чуть не сшиб с ног директора городской управы Яна Гимеша.
— Вот так сюрприз!
Он располнел, был в модном пальто со шнуровкой, в лакированных полуботинках и роговых очках.
И куда подевалась услужливая покорность серьезного худощавого юноши с пушком на подбородке, в прошлом — автора смелого архитектурного проекта ратуши-небоскреба, писаря городской управы, секретаря просветительского общества и личного пажа-референта пани Мери?
Он держался суховато, с большим достоинством.
Я услышал, что летом торговый агент их кондитерской фабрики проезжал на машине через Кунчицы под Радгоштем и узнал в загорелом бородатом мужчине, который возился в лесном питомнике, доктора Отомара Жадака, а в худеньких босоногих подростках, согнувшихся над грядками, Адамека и Евочку, которые очень выросли. Ему рассказали, что Жадак купил сначала деревенскую хату с кусочком леса и поля, потом выстроил домик и занимается акклиматизацией редких хвойных пород, которые он выписывает из-за границы, и что время от времени помогает детям бедняков,— а их в Валашском крае видимо-невидимо.
— Как себя чувствует ваша матушка?
— Неплохо, ей уже восемьдесят шестой, все хлопочет по дому и нянчит внучат.
— Сколько у вас детей?
— Трое, слава богу!
— Поздравляю! А как поживает тот господин — фамилию я не помню,— который
— Это мой тесть.
— Ага! Гмм. Пан управляющий все еще разводит пчел?
— В прошлом году из-за сильных морозов они погибли, сейчас у него около двадцати ульев…
— Ну, а деятельность на благо культуры?
Пан директор Гимеш только махнул рукой.
— Все прекратилось. Никто этим не занимается. А у меня самого времени нет. Да и с финансами трудновато. Но, извините, я спешу в министерство. Рад был с вами встретиться! — он благосклонно подал мне руку и тронул краешек фетровой шляпы.
«Так у тебя, Отомар, в Валашском краю, в Кунчицах, оказывается, питомник хвойных деревьев! И дети твои бегают босиком. Евочке позволительно посадить на ноге фиолетовый синяк, а Адамеку — наступить на гвоздь! Завидую вам! С каким удовольствием я переселился бы в деревню, жил бы спокойной и здоровой жизнью, писал бы рассказы, завел собак, разводил бы кокрспаниелей, продавал щенят, а под вечер, на опушке леса играл бы на гармонике. Здорово ты устроился! А я должен носиться по Праге, отравлять себя копотью, ресторанами, барами, сигаретами, черным кофе, бадачонским и хроническим недосыпанием…»
Я свернул с Водичковой улицы на Вацлавскую площадь и продолжал вести разговор со святым Отомаром, находившимся за тридевять земель от меня.
«Взяв детей в охапку, ты, как Будда, удалился в горы. В горах и в пустынях в человеческой душе происходит что-то великое. Ты создашь свою собственную религию, поклоняясь земле. Только бы ты не вздумал нарушить великолепное горное уединение. Это рай для души, там цветет она круглый год, там все время созревают плоды мужественных решений, хотя и там иногда прорастают ядовитые ягоды тоски, сорные травы неуверенности и нигилизма и поднимаются бури насмешек над собственной жизнью — просяным зернышком».
Дойдя до Мустка, я очутился в толпе разносчиков газет.
— О-о-официальная таблица выигрышей строительной лотереи!
— Новая скан-дальная афера!
Я прибавил шагу.