Чешуя ангела
Шрифт:
Дорожки наперегонки скакали к борту.
Люди начали медленно, будто ломаясь, падать на колени, потом – ложиться на живот, неловко пряча под себя мешки и узелки с нищенскими своими драгоценностями. Крики раненых заглушал грохот пулемётов.
А мёртвым было уже всё равно.
– Бомбы экономит, сука. Развлекается.
Небритый дядька в замасленном бушлате, вцепившись прокуренными пальцами в ржавый борт, наблюдал за уходящим на повторный круг бомбардировщиком. Обернулся на стоящего мальчика и заорал:
– Свихнулся,
Немец возвращался, почти цепляя колёсами сверкающую осколками солнца воду.
Матрос пихнул мальчика в перекрещенную пуховым платком грудь, сам упал сверху, прикрывая. Крепко запахло махрой и перегаром.
Заполняя всё вокруг, нестерпимо выл самолётный двигатель. Отбойными молотками били в уши пулемёты.
Дядька всхлипнул и расплылся огромной, тяжелеющей тушей. Из него толчками выливалась кровь, горячая и липкая.
Мальчик попытался закричать, но не смог – передавленная грудь отказывалась дышать.
Вой. Грохот. И кусочек синего неба между нависающим бортом баржи и пепельными волосами матроса.
Капитан, кряхтя, поднялся по верёвочному трапу, перевалился через борт. Осколки стекла расстрелянной рубки порезали щетинистую щёку; юшка нехотя сочилась, капая на тужурку. Пробрался по скользкой палубе в бурых потёках, переступая через трупы, похожие на пыльные тощие мешки. Машинально поднял тряпичную куклу: лицо нарисовано химическим карандашом, рука оторвана, нитки болтаются, как обнажённые нервы.
Нашёл. Потрогал недвижную спину в чёрном бушлате. Просипел:
– Егорыч, чего же ты! А швартовка теперь на ком? Эх…
У борта скрючился труп мальчика с вырванным пулей виском. Белые волосёнки топорщились слипшимся тополиным пухом.
Капитан поморщился, оглядывая заваленную палубу. Пробормотал:
– Не довезли. Они думали, что отмучились, а теперь вон как…
Услышал скребущий звук, оглянулся.
Мёртвый мальчик искал что-то, шаря грязными пальцами по железу. Нащупал осколок височной кости, вставил на место.
И открыл глаза.
1. Игорь
Город, лето
Открыл глаза.
Синим бугром громоздилось тело верного бахорга: правые три лапы перекрутила предсмертная конвульсия, крылья обгорели до костей. Седло с обрывками лопнувшей подпруги валялось шагах в двадцати. Это же какой мощности был заряд!
Игорь покосился на иконки. Жизней осталось всего две. Пятую он потерял, когда Чёрные выскочили из оврага – одного завалил выстрелом из арбалета, другого достал мечом, но последний успел выбросить когтистые педипальпы.
Четвёртая жизнь, ясная дело, сгорела во вспышке взрыва. А где ещё одна?
– Игорь Анатольевич!
Или Чёрных было больше?
– Игорь Анатольевич,
Дьяков чертыхнулся, содрал шлем. В глаза ударил яркий свет, щедро заливающий кабинет сквозь панорамное стекло.
– Лиза, сколько раз просил: не дёргай меня в обед! Что я, не могу в законный перерыв расслабиться?
– Пять часов уже, Игорь Анатольевич…
Ни фига себе! Надо завязывать с игрушками, а то вся жизнь пронесётся – не заметишь.
– Так почему раньше не зашла?
– Я заходила. Два раза. Вы обозвали меня гарпией и сказали, что болтов у вас на таких – полный колчан.
Игорь буркнул что-то неразборчивое и потёр стремительно краснеющие щёки.
– Что за клиент? Самой не решить? Я же принимаю только по записи.
– Он хочет лично.
– Мало ли кто чего хочет! Я вот хочу квартиру в Испании!
Елизавета хмыкнула. Ну да, глупость ляпнул: она же сама сканировала купчую. Окончательно разозлившись, Игорь махнул рукой:
– Пусть через сайт записывается. Или к Максу его, к бездельнику.
– Макса вы сами отправили в архив, в Подольск. Я приглашу, хорошо?
– Лиза! Ты для чего в приёмной посажена? Чтобы всякое дерьмо отсекать. Ты же мне и помощник, и телохранитель. Обязана беречь начальника, мозг его, душу и тело.
Помощница усмехнулась:
– Особенно последнее. Я-то не против. Там, в вашей игрушке, нет миссии с раздеванием телохранителя?
Дьяков поперхнулся. Елизавета спрятала улыбку, нахмурила бровки и сказала:
– Игорь Анатольевич, надо принять. Такому не откажешь. Сами увидите.
Повернувшись обтянутой попкой, поцокала каблучками к двери.
Игорь вспомнил, что не сохранился. И крепко выругался.
2. Станция
Вологодская область, июнь 1942
Паровозы кричали как раненые звери.
Белая ночь незаметно перетекала в утро. Начальник станции спал, поблёскивая лысиной над скрещёнными руками. Толстая женщина с лицом цвета сырого теста постучала по косяку.
– Петрович, можно? Там ленинградские бузят, тебя требуют.
Начальник поднял воспалённые глаза. Понял не сразу. Пробормотал:
– Литерный прошёл?
– Так ночью ещё, ты же сам пути разгонял.
Яростно потёр уши, просыпаясь. Нахлобучил выгоревшую фуражку.
– Чего бузят? Пункт питания работает?
Из-за женщины высунулся высохший человечек: непомерно большое, болтающееся на плечах вытертое пальто, круглые очки с треснувшей линзой.
– Позвольте, я сам. Товарищ железнодорожник или как вас там. Я старший вагона, Претро Арнольд Семёнович, профессор Ленинградского университета. Впрочем, это к делу… Это же безобразие! Наш эшелон загнали к чёрту на кулички, стоим уже сутки.