Честь мундира. Записки полковника
Шрифт:
– Я в 93-м ездил в твое Барвенково, на день освобождения города, – хмурым и ностальгическим тоном говорил Городецкий, – прошелся по Киевской улице… Когда мы ее брали, она называлась улицей Кагановича… Там в самом конце ее, с донецкой стороны, есть элеватор… На нем наш артиллерийский разведчик сидел… А уже в самом городе, там где станция и церковь рядом, – там меня тогда осколком немецкого снаряда и резануло…
После этих слов он встал, и, широко расставляя ноги, словно на палубе качающегося судна, ушел в глубину квартиры, – я слышал только, как хлопали дверцы шкафа. Городецкий
– Вот, вот, вот! – воскликнул Городецкий, – вот, читай вот здесь! Читай в голос!
Я стал читать: «Войскам, участвовавшим в освобождении г. Барвенково, Мариуполь, Волноваха и других городов, приказом Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина от 10 сентября 1943 года объявлена благодарность и в столице СССР г. Москве дан салют 12-ю артиллерийскими залпами из 124 орудий».
Закончив читать, я взглянул на генерала. Он смотрел на меня гордыми и счастливыми глазами, – словно только что Сталин приказа салютовать именно ему 12-ю артиллерийскими залпами.
Тут мне позвонила жена. Ее тревожный голос из тяжелой, как гантеля, трубки старого телефона был слышен в кухонной тишине. Я хмельным голосом виноватого самовольщика пытался объяснить причину своего отсутствия дома в ту ночь. Городецкий взял у меня трубку и сказал:
– С вашим мужем все в порядке. Это я задержал его и прошу у вас прощения. Ну сегодня день такой, сами понимаете… Можно сказать, вечер моих воспоминаний. Мы только что с ним взяли его родной город Барвенково… С третьего раза! И это дело надо отметить…
Индульгенция была получена.
Вторая бутылка «Распутина» закончилась, когда 1890-й Барвенковский отдельный самоходный артиллерийский полк Городецкого весной 1945-го крошил мощную немецкую оборону под Виттенбергом…
Уже светало, когда мы расстались.
Генерал стоял на балконе в белой майке и курил.
Я махнул ему рукой.
Он не ответил.
Он со мной ни разу так и не чокнулся…
Замполит
В тот день, когда я был в командировке на Новой Земле, в моем мобильнике булькнула скорбная SMS: «Не стало Гартина». Я был ошарашен этой вестью и в ту же минуту стал лихорадочно звонить полковнику в отставке Очерету, приславшему мне это траурное сообщение. Мы с ним несколько лет вместе служили в группе референтов министра обороны России, а Гартин был нашим начальником. Мне не терпелось выяснить причину смерти человека, который был моим другом.
Но когда я после нескольких безуспешных попыток все-таки дозвонился в Москву, никогда не лукавивший Очерет почему-то увиливал от прямых ответов на мои напористые вопросы. Он явно чего-то не договаривал. И, похоже, совсем растерялся, когда я спросил его:
– А заключение врачей какое?
Полковник
Я снова задал ему тот же вопрос.
Он опять молчал.
Это взбесило меня. Я заорал в трубку:
– Алло, твою мать! Ты слышишь меня!? От чего умер Гартин!? Инсульт, инфаркт, тромб или что!!!?
Та же тишина в трубке.
Наконец, – какое-то опасливое бубнение:
– Прилетишь в Москву, все узнаешь. Петрович это… нууу… погиб. Трагически…
– А как погиб? – наседал я, еще сильнее заводясь, – автокатастрофа? Выпал из окна? Ударило током? Разбился в лифте? Утонул? Ну, говори же, черт побери!
В ответ – опять недомолвка:
– Прилетишь в Москву, все узнаешь. Случилась трагедия. Это – не телефонный разговор.
Но я не унимался:
– Когда похороны? Где прощание? Где будут отпевать Петра Петровича? На каком кладбище его похоронят?
Тут были уже конкретные ответы:
– Похороны через три дня. Прощание – в госпитале Бурденко. Похоронят на Троекуровском кладбище. А отпевать не будут…
– Почему не будут отпевать? – все так же вгрызался я в Очерета, – потому что Гартин так завещал? Жена или дети так решили? Или потому, что он – коммунист?
И снова – издевательская тишина в трубке. После паузы – ответ:
– Потому что церковники отказались отпевать… Извини, больше ничего не могу сказать… Мне тоже тяжело.
В телефонной трубке протяжно пульсировали гудки.
А в голове моей застряла фраза: «Церковники отказались отпевать»…
У меня были весьма скудные представления о религиозных канонах, но о том, что не отпевают самоубийц, я где-то читал или слышал. И от этого мрачная весть становилась еще загадочнее.
Я позвонил еще нескольким бывшим сослуживцам, чтобы все-таки узнать хоть какие-нибудь подробности о смерти Гартина, но все они, будто сговорившись, отвечали неохотно и теми же мутными намеками. К тому же связь была отвратительной и приходилось звонить каждому по несколько раз. А телефоны жены Гартина и его сына были отключены.
Так ничего и не выяснив, я решил пойти в штаб военной базы и узнать, когда будет ближайший самолет на Большую Землю, – мне надо было попасть на похороны Гартина.
Тут открылась дверь гостиничного номера, в котором я квартировал вместе с военным летчиком, и в наше теплое обиталище он ввалился – заснеженный и краснощекий штурман транспортного самолета Ил-76. Капитан с порога стал проклинать набросившуюся на остров свирепую арктическую пургу и сообщил, что метеослужба военной базы «не дает погоду» на ближайшие дни. Потому всем самолетам на аэродроме придется сидеть на приколе.
– Так что в Москве мы, видимо, окажемся не скоро, – бурчал капитан, стаскивая тяжелые унты, – а мне в Москву позарез надо, у жены завтра – день рождения. Но вы не поверите, – я третий год подряд, едри его в корень, не могу попасть на праздник своей благоверной! Как только у нее день рождения, – так я в командировке…
Я снял пухлую зимнюю куртку и сел на кровать, расстроенный и печальной вестью из Москвы, и своей беспомощностью перед пургой, из-за которой не смогу быть на похоронах Гартина.