Честь самурая
Шрифт:
Тосимицу, держа в руке свечу, возглавил шествие. На неблизком пути по извилистому коридору они никого не встретили. Большинство обитателей и гостей крепости, должно быть, спали мирным сном в главной цитадели, но здесь ощущалось какое-то напряженное ожидание. Мицухару показалось, будто большинство мужчин уже собрались в двух или трех просторных комнатах.
— А где его светлость?
— У себя в опочивальне.
Тосимицу осветил свечой дверь, ведущую в анфиладу покоев Мицухидэ, и взглядом предложил Мицухару войти. Он открыл тяжелую дверь, впустил Мицухару и сразу же снова ее закрыл. Лишь в дальнем конце анфилады — в опочивальне
Заглянув в опочивальню, Мицухару не увидел там ни слуг, ни оруженосцев. Мицухидэ пребывал в одиночестве. Одетый в летнее кимоно белого цвета, он сидел, опершись о подушку, положив возле себя свой большой меч.
Свет лампы был так слаб, потому что она горела под бледно-зеленой москитной сеткой, защищавшей Мицухидэ от москитов. Когда он спал, сетка была опущена со всех сторон, но сейчас ее полог был откинут и закреплен на бамбуковой палке.
— Входи, Мицухару, — сказал он.
— Что все это значит? — спросил Мицухару, опускаясь на колени перед двоюродным братом.
— Мицухару, ты готов рискнуть ради меня жизнью?
Мицухару молча стоял на коленях, как будто его поразила внезапная немота. Глаза Мицухидэ пылали каким-то странным огнем. Его вопрос был прост и прям — но именно этих слов и страшился Мицухару с самого возвращения брата из Адзути в Сакамото. И вот Мицухидэ наконец заговорил, и, хотя Мицухару это, строго говоря, не удивило, кровь застыла у него в жилах.
— Или ты, Мицухару, пойдешь против меня?
Но Мицухару по-прежнему молчал. А теперь замолчал и Мицухидэ. Он был сейчас очень бледен — и не по причине слабого освещения: бледность выдавала то, что творилось у него в сердце.
Мицухару интуитивно понимал, что Мицухидэ призвал его, уже имея в виду нечто вполне определенное. В стене, за противомоскитной сеткой, был потайной шкаф, в котором вполне мог поместиться вооруженный воин. Золотые блестки на дверце шкафа, казалось, лучились жаждой крови прячущегося там убийцы.
Справа от Мицухару находилась большая раздвижная дверь. За ней сейчас царила полная тишина, но там вполне могли оказаться Сайто Тосимицу и еще несколько самураев, готовых наброситься на него по первому слову Мицухидэ. Но бессердечие и вероломство, проявленные Мицухидэ, не разгневали Мицухару: единственным чувством, которое он испытывал сейчас, была жалость к этому человеку. Куда подевалась мудрость, которой он отличался с юных пор? Теперь Мицухару казалось, будто перед ним живой мертвец.
— Мицухару, я не слышу твоего ответа! — Мицухидэ подался всем корпусом вперед, и Мицухару ощутил на себе горячее, как в лихорадке, дыхание двоюродного брата.
— А почему ты хочешь, чтобы я рискнул ради тебя жизнью? — ответил он наконец вопросом на вопрос.
Мицухару прекрасно понимал, что именно замышляет Мицухидэ, и нарочно разыгрывал неведение. Он все еще надеялся тем или иным способом удержать брата от безумной затеи.
Услышав наконец ответ Мицухару, Мицухидэ пришел в еще большее неистовство. Жилки у него на висках вздулись так сильно, что казалось, вот-вот лопнут. Он заговорил зловещим голосом:
— Мицухару, известно ли тебе, что нечто снедает меня с тех пор, как я покинул Адзути?
— Это любому понятно.
— Но если так, то к чему твой недоуменный вопрос? К чему вообще слова? «Да» или «нет» — вот все, чего я от тебя жду.
— Мой господин, почему же вы отказываетесь
— Что ты несешь, Мицухару?
— Просто не могу себе представить, что ты, что именно ты решился на такое. — По щекам у Мицухару потекли слезы, он придвинулся поближе к Мицухидэ и положил обе руки на пол в знак вящего почтения. — Никогда я еще не ошибался в человеческой натуре так сильно, как нынешней ночью. Когда мы оба были молоды и вместе занимались науками в доме моего отца… что мы читали, что мы изучали? Есть ли где-нибудь во всех древних книгах, во всех преданиях хоть одно слово о том, что человек имеет право убить своего господина?
— Спокойней, Мицухару, тебя трудно понять.
— Да разве ты хочешь меня понять? Ты тут спрятал убийц, только и ждущих твоего знака. Мой господин… я никогда не сомневался в вашей мудрости. Но сейчас, увы, мне кажется, что вы страшно переменились.
— Слишком поздно, Мицухару.
— Дай же мне сказать!
— Это бессмысленно.
— Все равно позволь, даже если это бессмысленно.
По щекам у Мицухару катились горькие слезы. Они увлажняли его по-прежнему покоящиеся на полу руки.
Тут послышался какой-то шорох за потайной дверью. Возможно, убийце надоело томиться в праздности и он решил, что пора браться за дело. Но Мицухидэ еще не подал ему знака. Он отвернулся от своего, теперь уже в голос рыдающего, двоюродного брата.
— Ты постиг многие науки, ты куда мудрее и опытнее большинства людей, ты вступил в тот возраст, когда от человека ждут истинной мудрости в словах и в мыслях, — продолжал сквозь рыдания Мицухару. — Я человек невежественный, и мне не найти нужных слов. Но даже такому, как я, понятен смысл слова «верность», даже такой, как я, может размышлять над этим словом, пока оно не станет частицей собственной души. И хотя ты прочитал десять тысяч книг, все это пойдет прахом, если ты забудешь смысл этого слова, одного-единственного слова. Мой господин, вы меня слышите? Мы принадлежим к древнему воинскому роду. Неужели вы запятнаете честь наших предков? А вы подумали о ваших собственных детях и об их потомках? Подумайте о позоре, который вы можете навлечь на бесчисленные поколения!
— Обо всем этом можно толковать без конца, — возразил Мицухидэ. — Но то, что я собираюсь совершить, не обесчестит их, а, напротив, озарит лучами славы. Не пытайся отговаривать меня. Ночь за ночью я мысленно взвешивал все те доводы, которые ты приводишь, обдумывая их вновь и вновь. Оглядываясь назад, на прожитые мною годы, я понимаю, что никогда не подвергся бы подобному унижению, не будь я по праву рождения самураем. Но о таком возмездии я тогда был бы не вправе и думать.
— Да как раз потому, что ты самурай по рождению, ты не смеешь восстать на своего господина, как бы он тебя ни обидел!
— Нобунага восстал на сёгуна. И всем известно, как ухудшил он свою карму из-за того, что предал огню гору Хиэй. Посмотри, что стало с его старшими соратниками, — с Хаяси, с Сакумой, с Араки. Их трагическая участь не может не волновать меня.
— Мой господин, вы получили во владение целую провинцию. Наш клан не испытывает ни в чем недостатка. Подумайте о милостях, которыми он одарил вас.
В это мгновение Мицухидэ утратил самообладание, и речь его забурлила, как вышедшая из берегов река.