Честь смолоду
Шрифт:
Глава восьмая
Теплоход «Абхазия»
Теплоход «Абхазия» – на него мы получили посадочные талоны – должен был уходить в море с наступлением темноты. Я и Дульник на попутном грузовике подъехали к угольному пирсу, где отшвартовался теплоход. За косогором, прикрывавшим берег, вставало зарево. Город горел. Раскатисто гремела береговая артиллерия.
Угольная пристань была полна предметами военного снаряжения: зенитки, поступившие с Большой земли, длинные ящики с винтовками и патронами, минами, толом. Здесь же лежали морские буи, похожие на мины, стволы главных
Собирался дождь. В бухту задувал ветер. Быстро темнело. Зарево из розового стало красноватым, а затем багровым.
Быстро и без суеты, по особому трапу, с кормы принимали раненых. По второму, бортовому трапу принимали остальных – эвакуируемое население и военных. Теплоход не мог взять всех желающих, поэтому женщины и дети, столпившиеся в ожидании погрузки, шумели, волновались, теснились. Теплый пар поднимался из труб «Абхазии». Тихо работали дизели. Подрагивало рыхлое объемистое туловище корабля. Я привык относиться с доверием к бронированным корпусам крейсеров и эсминцев. Пассажирское судно, переименованное в транспорт и перекрашенное соответственно морским законам военного времени, казалось мне слабым и рыхлым организмом. Орудия, пришитые к палубам, мне не представлялись внушительными. Теплоход напоминал мне гражданского человека в пенсне, в пиджачке, в туфельках и фетровой шляпе, подпоясанного военным поясом с патронными подсумками и винтовкой на плече.
В житейских делах я привык доверяться моему приятелю – Дульнику. Никто лучше его не умел использовать в случае нужды атрибуты советского моряка – бескозырку, бушлат, лиловатые полоски тельняшки. В чем другом, а в застенчивости или робости никто бы не посмел упрекнуть моего приятеля.
Дульник стремительно проложил дорогу, на минуту задержался, чтобы предъявить документы, и трап заскрипел под его ногами.
– Куда вы? – рявкнул возле меня чей-то голос.
Пронзительные цыганские глаза глядели на меня из-под козырька фасонистой морской фуражки с гербом, потемневшим от соленой воды, что было признаком настоящего корабельного состава.
Наши бескозырки уже не давали нам никакого права. По трапу, впереди нас, уверенно продвигался флотский командир с маленьким чемоданчиком в правой руке. Левая его рука, с татуировкой по смуглой коже, умело перехватывала поручни трапа. На рукаве шинели блестели нашивки капитана третьего ранга.
– Просим извинить, товарищ капитан третьего ранга, – сразу же нашелся Дульник.
Пронзительные глаза смеялись. На загорелом, красивом особой мужской моряцкой красотой лице появилась улыбка.
– Еще успеют вас, буйные головы, засундучить к дельфинам в гости, – пошутил он. – Держитесь за мной, в кильватер, хлопцы.
Рядом с капитаном на борту парохода я заметил Пашку Фесенко, моего земляка со станицы Псекупской.
Фесенко, как правило, всегда должен был кого-то держаться, кому-то услуживать, кому-то подражать. Склонности его всегда отличались непостоянством, но предпочитал он всегда более сильное плечо. Так, в свое время он прислуживал Виктору Неходе, был в нашей компании, потом откачнулся от нас и приблизился к детям зажиточных казаков. После окончательного поражения кулачества он принес свою повинную голову
Над особенностями Пашкиного характера мы подтрунивали, он не обижался. Никто из нас не пытался серьезно разобраться в Пашкиных недостатках, никто не взялся ему помочь. Ведь не без влияния Виктора сформировался характер Яшки. Яшка воспитал в конце концов в себе твердость и верность дружбе и с годами совершенно отрешился от неприятных черт, свойственных ему в раннем детстве.
Может быть, война – хороший воспитатель – успела выучить Пашку и совершила то, что не могли сделать мы, его товарищи.
Фесенко меня не узнал. Он поджидал капитана третьего ранга. Пашка, как понял я из его доклада, оказывается, успел заблаговременно пробиться на теплоход, отвоевал каюту, устроился там. Фесенко, захлебываясь, описывал капитану свою ловкость и изобретательность.
Капитан грубовато приостановил его излияния. Пашка выхватил чемоданчик из его рук.
– Я сам бы отнес, Фесенко. – Капитан поморщился. – Что я, барыня в пелеринке?
– Вы устали, товарищ капитан третьего ранга, – предупредительно сказал Фесенко, – разрешите, разрешите мне…
Да, это был все тот же Пашка, умевший услужить сильным.
Мы отвалили в полночь: корабль задержала погрузка каких-то государственных ценностей, вывезенных из Симферополя.
«Абхазия», крадучись, с потушенными огнями вышла из Северной бухты и стала на курс к берегам Кавказа.
Зарево стойко держалось над городом. Рокотала артиллерия, полукружиями вспыхивали зарницы. Прожекторы обыскивали низкое, пасмурное небо.
У меня на сердце было тяжело, хотя я и понимал причины, побудившие командование накапливать силы для удара в удаленных от противника районах, и необходимость разумного расходования сил флотского народа, и нецелесообразность использования специалистов на сухопутье. Сердцу не прикажешь: доводы разума не всегда для него убедительны. Ухватившись за поручни, я не отрывал глаз от Севастополя: «По-сыновнему ли покидать тебя в такую пору?»
Всего двенадцать дней нам пришлось пробыть в батальоне майора Балабана на сухопутном фронте за селом Чоргунем, в одном из секторов обороны крепости.
Здесь мы увидели более организованную оборону, порядок, сплоченность. Мы с Дульником работали в батальонной разведке, успешно ходили в тылы противника, и вдруг нас отозвали как специалистов в авиационный полк майора Черногая, передислоцированный на Кавказское побережье.
С Сашей мы простились в окопах батальона.
И вот теперь мы шли к Кавказу на теплоходе «Абхазия».
Потеряв из виду берега, мы спустились в каюты третьего класса к своим морякам, списанным тоже на кавказские базы: флот передислоцировался, нужно было кому-то оборудовать базы.
Матросы говорили о первых потерях во флоте. Их суровые, сосредоточенные лица тускло освещались электрической лампочкой.
Начали укладываться спать: в дело шли шинели, бушлаты и вещевые мешки. Не раздевались. В море предвидели всякие неожиданности.
Я прилег рядом с притихшим, сосредоточенно о чем-то размышляющим Дульником. В таком состоянии я видел его редко, решил не мешать ему и постарался поскорее заснуть.