Честное пионерское! Часть 3
Шрифт:
— А что касается этого твоего Лещика, — сказал Каховский. — Ничего нового я о нём не узнал. По всему выходит, что двадцать третьего сентября он ошивался в Новосибирске: тамошние жители наблюдали его в тот день едва ли не в каждую минуту суток. Нашёл я даже девицу… которая присматривала за ним ночью. Так что в Новосибирске он тогда находился. Либо там куролесил его брат близнец…
Зоя посмотрела на родителя.
—…Которого у Лещика никогда не было, — завершил фразу её отец.
Юрий Фёдорович вздохнул. Потом вставил в рот сигарету, словно освободил руку. Поднёс к лицу зажигалку, но
Потому что и он, и я вздрогнули от громких Зоиных слов.
— Папа! — воскликнула Каховская. — Ты же обещал! Ты только в пятницу говорил, что до весны не будешь курить в квартире: не заморозишь мамин цветок!
Мы с «дядей Юрой», как по команде, взглянули на маячившее в подвеске на окне денежное дерево. Я отметил, что кактус «всё ещё жив». А Юрий Фёдорович чертыхнулся.
— Я и не собирался здесь курить, — сказал он. — С чего ты так решила?
Он вынул изо рта сигарету, показал её своей дочери. Обижено скривил губы. Уронил на стол зажигалку.
— Если она тебя раздражает, могу её вообще убрать, — заявил Каховский.
Он бросил сигарету на подоконник — та приземлилась рядом с хрустальной туфелькой, выронила на белую поверхность пару крупинок табака. Оконное стекло вздрогнуло от порыва ветра. Мне почудилось, что подвеска с денежным деревом слегка покачнулась.
— Вот и всё, — сказал Юрий Фёдорович. — Довольна?
Зоя промолчала.
Каховский вздохнул, покачал головой, взглянул на меня.
— А у тебя, зятёк, как я слышал, — сказал он, — снова случился припадок.
Я почувствовал, как вздрогнула под столом Зоина коленка, что прижималась к моему бедру. Взглянул на сидешую рядом со мной девочку. Каховская замерла, не донесла до рта очередную дольку мандарина. Посмотрела мне в глаза, помотала головой.
— Это не я! — пробормотала Каховская. — Честное пионерское! Я ему ничего не говорила!
Юрий Фёдорович заметил реакцию дочери. Усмехнулся. Стрельнул взглядом в пачку сигарет (будто переглянулся с верблюдом). Отодвинулся от окна. Скрестил руки на груди.
— Я сегодня поговорил с Лукиным, — заявил он. — Фрол Прокопьевич рассказал, что вчера познакомился с твоей мамой и с Витькой Солнцевым. Хорошо о них отозвался. Особенно о Надежде Сергеевне. Заявил, что будь он на три десятка лет моложе, обязательно бы стал твоим отчимом — оставил бы Витьку с носом. А ещё генерал сказал, что ты вчера свалился без чувств.
Каховский выдержал паузу.
— Кто на этот раз? — спросил он. — Солнцев-младший? Как там его… Павел?
Зоя выронила мандарин. Тот при падении развалился на дольки — одна долька замерла в паре сантиметров от края столешницы. Девочка нахмурилась, выпрямила спину, насторожилась.
— С Пашей ничего не случится, — сказал я.
Смотрел при этом не на Каховскую — повернулся к её отцу.
Сказал:
— Я вчера не видел его смерть. Вчера… было что-то другое.
Мне почудилось, что снова я уловил в воздухе запах розовых лепестков. Тот даже на мгновение затмил аромат мандариновых корок. За моей спиной отчаянно затрезвонила крышка чайника; зашипела брызнувшая на огонь вода. Зоя рванула к плите, перекрыла газ. И вдруг вскрикнула — подула на пальцы, прижала их к мочке уха.
Юрий Фёдорович
— Что-то другое — это что? — спросил Каховский.
Я пожал плечами.
— Пашки Солнцева вчера в моём видении вообще не было…
Я отогнал воспоминания о запахах духов и экскрементов, о криках умиравшего от ударов кинжалом человека, о яркой густой крови на клинке и на моих руках. Смотрел, как Зоя наполняла кипятком чашки — над теми заклубился похожий на дымок пар. Вкратце пересказал Каховскому сценку, за которой наблюдал вчера в своём «видении». Поведал, что во время того странного «приступа» снова умер человек. Вот только на этот раз я очутился «по другую сторону баррикад». Я не ощутил тогда боль. Лишь почувствовал отвращение и негодование, когда колол немецким кинжалом прикованного к стене полуголого человека. Я описал Юрию Фёдоровичу комнату, где убивал пленника. Сказал, что был одет в серую служебную эсэсовскую форму («как те фашисты в кино»). А ещё сообщил, что разговаривал с пленником на немецком языке. Но всё, что запомнил из сказанного — это «Herr Offizier».
— И всё это ты увидел, когда прикоснулся к Солнцеву? — спросил Каховский.
Я покачал головой.
— Нет, дядя Юра. Когда взял в руки эсэсовский кинжал.
Взмахнул воображаемым клинком.
Юрий Фёдорович хмыкнул.
— Забавно, — произнёс он.
Каховский бросил мимолётный взгляд не спрятанную в пачку сигарету. Взглянул на притихшую дочь, бесшумно чистившую очередной мандарин. И вновь посмотрел мне в лицо.
— Как часто ты видел похожие киношки раньше? — спросил он. — При этих твоих «приступах» — не в кинотеатре.
Я помотал головой.
— Это впервые… кажется.
Почесал нос.
— Других похожих случаев не припомню, — сказал я. — Да и начало «приступа» получилось неправильным. Никаких вспышек не было. А сразу же стало темно. И не чувствовал боли. Я будто бы смотрел жутко реалистичный ужастик. Но в этот раз был не жертвой, а убийцей: немецким офицером времён Великой Отечественной войны.
Я посмотрел на свои предплечья, будто надеялся рассмотреть там нашивки «СС».
Добавил:
— Мне кажется, я очутился в шкуре того немца, о котором рассказывал Фрол Прокопьевич. Того, что летел в подбитом Лукиным самолёте. Во время «приступа» я побывал в шкуре бывшего владельца кинжала — в прошлом. Я так думаю. Другого объяснения я не придумал.
Каховский сощурил глаз.
— Получается: ты открыл в себе новый талант, зятёк? — спросил он.
Я снова дёрнул плечами.
— Не знаю, дядя Юра. Получается. Но… быть может, что он и не новый.
Юрий Фёдорович склонил на бок голову.
— Поясни, — сказал он. — Что значит: не новый?
— Возможно, я мог видеть такое и раньше, — сказал я. — Это как с теми людьми, которые скоро умрут. Я прикасался к их коже и переносился на время «приступа» в будущее — видел и ощущал вместе с этими людьми последние минуты их жизни. Вот так же и с тем кинжалом. Я тут подумал… вчера… А что если человеческая смерть оставила на том оружии некие следы… которые я и почувствовал? Вот только в видении я переместился уже не в будущее — в прошлое.