Честный акционер
Шрифт:
— А почему подмосковного?
Бычихин пожал плечами:
— Не знаю. Но было в нем что-то от провинциала, стремящегося сойти за столичную штучку. Хотя нет. Тут скорее дело в другом. Просто человек, который играет роль, не будучи при этом хорошим артистом.
— И все-таки вы ему поверили.
— Поверил, — покорно кивнул Бычихин. — Я ведь уже сказал: я никогда раньше не видел спецагентов. Ну то есть по телевизору я их видел. Но сдается мне, что они вовсе не такие, какими их показывают в кино. Так что он вполне мог быть настоящим.
— Странно, — задумчиво произнес Александр Борисович.
—
— Странно, как это простой подмосковный парень — и к тому же еще плохой артист — может изъясняться такими фразами? «Карт-бланш в виде избирательских голосов», «перехватить бразды правления»…
Бычихин снова покраснел, но на этот раз явно не от удовольствия, а от смущения.
— Ну, возможно, я придал его словам более приемлемый вид…
— В смысле — литературный?
Бычихин вздохнул:
— Типа да.
— Вы записывали беседу на диктофон?
— Нет, что вы. Он сразу, еще по телефону, предупредил, что не потерпит диктофона. А когда мы встретились, он заставил меня вывернуть карманы. Я и об этом написал, но негодяй и завистник Давыдов выкинул эти строки из моей статьи. Ему вечно кажется, что я перехлестываю объем.
— Понятно. Значит, вы все писали по памяти?
— Ну да.
Турецкий нахмурился:
— Плохо дело.
— Почему?
— Несколько минут назад вы заявили мне, что у вас плохая память. Или вы и об этом забыли?
— Нет… Почему… Я помню. Пожалуй, я несколько преувеличил. Память у меня вполне обычная. Нормальная то есть. И все, что написано в статье, — правда. Может быть, я немного погрешил в стилистике, но факты оставил нетронутыми. В этом я вам клянусь!
Турецкий долго и изучающе разглядывал физиономию Бычихина.
— Что ж, верю, — заключил он наконец. — Ну хорошо, Денис Григорьевич. Тогда у меня к вам просьба. Если этот парень еще раз позвонит и попросит встречи — вы уж, пожалуйста, известите меня. Иначе я обещаю применить к вам самые жесткие меры, вплоть до задержания.
— А как же журналистская тайна?
— Журналисту, если только он настоящий профессионал, выгодно поддерживать хорошие отношения с правоохранительными органами. Допустим, поймаем мы опасного рецидивиста, вора в законе, и захотим, чтобы этот эпизод осветили в прессе. Кого, по-вашему, мы позовем?
— Кого?
— Журналиста, которому доверяем и который оказывал нам помощь. Ведь долг платежом красен, правда?
— Правда, — приободрился журналист (идея насчет сотрудничества ему, похоже, понравилась).
— Ну вот, — кивнул Александр Борисович. — А если в вашей статье больше выдумки, чем правды… Бог вам судья, конечно. Но если это повторится еще раз, я приму самое деятельное участие в вашей карьере. Намек поняли?
— Понял, — вздохнул Бычихин.
— Хорошо. Вот вам моя визитка. Если будет что-то новое или если вспомните что-нибудь — звоните. Договорились?
— Договорились, — ответил журналист, взял визитку и, не глядя, запихал ее в карман джинсов.
— А теперь ноги в руки и — на совещание. «Завистник» Давыдов очень вами недоволен. Постарайтесь быть на хорошем счету.
— Слушаюсь, — покорно отозвался Бычихин. — Можно идти?
— Можно.
Бычихин развернулся и, пародируя армейский шаг, замаршировал в сторону кабинета главного
3
Редакцию газеты «События и факты» Александр Борисович покидал в неважном настроении. Журналист Бычихин оказался мальчишкой, лжецом и клоуном, любителем создавать сенсации на пустом месте. А «таинственный незнакомец» — либо глупой выдумкой журналиста, либо любителем плохих розыгрышей. А скорей всего, и тем и другим вместе. Просто нашелся шутник, который решил немного попудрить журналистам мозги, разыграл из себя «спецагента». Нашептал что-нибудь Бычихину по телефону, а при встрече по-бубнил себе что-нибудь под нос. Впрочем, и бубнить-то особо ничего не надо было. Богатое воображение Бычихина сделало все за шутника. И приписало «спец-агенту» свои собственные мысли и страхи. Вот и все.
«А может, оно и к лучшему, что все», — подумал Турецкий, шагая к машине.
В любом случае Александр Борисович решил пощадить мальчишку-журналиста и не наказывать его. Как знать, может, в будущем он станет вторым Чеховым? Вот тогда и сгодится его талант описывать зловещие «лиловые сумерки» и все, что к ним прилагается.
В кармане у Турецкого запиликал телефон.
— Александр Борисович, я все тщательно проверил, — раздался в трубке голос капитана Могильного. — «Мазда», обнаруженная в гараже Сыча, была взята напрокат в салоне «Автопробег» на паспорт и права, утерянные владельцем за два дня до этого. О пропаже или угоне машины в милицию никто не сообщал. В салоне «мазды» посторонних вещей не обнаружено. Отпечатки пальцев стерты. С Сычева взята подписка о невыезде. Рация, найденная в машине, действительно настроена на ту же частоту, что и рация Кизикова. Но; это все, что мы знаем.
— Значит, никаких концов?
— Никаких, Александр Борисович. Я еще раз потряс Сычева насчет парней, которые пригнали к нему в гараж «мазду», но он уперся как осел. Пацанов он не сдаст, это как пить дать. Я этого субъекта хорошо знаю. Даже если сам по статье пойдет. А как у вас? Потрясли журналиста?
— Угу.
— И как?
— Да никак. Похоже, мальчишка высосал сенсацию из пальца.
— Так я и думал, — отозвался капитан Могильный. — Кто-то заказал или по собственному почину?
— Утверждает, что сам додумался. Поди теперь проверь.
— Ясно. Ну ладно, я попробую поработать с парнями, которые постоянно пасутся возле сычевского гаража. Может, что-нибудь узнаю. Если что — позвоню. Пока!
В капитана Могильного Турецкий верил так же твердо, как в Славу Грязнова. Настоящий профессионал. Если есть хоть один шанс что-то узнать — будьте спокойны, Могильный это узнает.
Правда, дело об убийстве генералов продвигалось довольно медленно. Генпрокурор Истомин терзал Меркулова каждый день, а тот, в свою очередь, терзал Ту-редкого. Истомин был уверен в виновности бизнесмена Берлина, поэтому не понимал, «какого черта следователь Турецкий так долго тянет со сбором улик и доказательств!» Александр Борисович понимал, что рискует впасть в немилость у начальства, но «дело мертвых генералов» (так Турецкий окрестил его про себя) по-прежнему казалось ему крайне запутанным и неясным.