Четверо с базарной площади
Шрифт:
— Кесый знает того мужика в полушубке, — первым высказал свои соображения Генка.
— Может, знает. А что толку? — сказал Фат. — Кесый не проболтается — это ясно теперь. Банник за такое и брата не пощадит.
— Что же делать? — глубокомысленно поинтересовался Слива.
Генка промолчал, размышляя.
— Я это дело не оставлю, — категорически заявил Фат.
Генка обиделся.
— Ты думаешь, мы оставим?
— Нет… Я просто — на честность, — сказал Фат.
Слива, готовый принять любое решение, разглядывал щели
— У меня такое предложение, — сказал Генка. — От Кесого мы ничего не добьемся. Надо искать мужика в полушубке и Банника. Уговор: в любое время — кто увидит их — следить! И до конца следить, пока что-нибудь не обнаружится. Согласны?
— Я согласен, — оживился Фат.
— Еще, — продолжал Генка. — Раз уж мы связаны таким делом — не отступать. И каждый с каждым советуется. А то — одни одно делают, другой — раз — и пропал, какими-то своими делами занимался…
Теперь оживился вдруг Слива.
— Давайте под клятву: чтобы ни у кого никаких тайн друг от друга не было! Чтобы все начистоту. Прямо сейчас! Каждый высказывает свою главную тайну.
Думая о предстоящих опасностях, Фат и Генка согласились с этим новым предложением. И здесь же, под решетчатой кровлей бывшего монастыря, торжественно пообещали, что во всем откроются друг перед другом и впредь не будут скрывать ни одной своей мысли от товарищей.
Первый, как наиболее провинившийся, должен был исповедаться Фат. Главная его тайна состояла в следующем.
За день до того, как бросить школу, Фат повстречал на базаре Кесого с дружком. Те нашли ящик пустых, бутылок возле пивного киоска: продавец не мог наблюдать за ним, так как ящик стоял около глухой стены, а от посетителей его закрыла в это время подвода. Фату достаточно было приподнять ящик и передать его через невысокий забор Кесому с дружком… Остальное было уже их дело.
Фат передал. За это Кесый вручил ему немного спустя десять рублей.
Фат подумал, что все равно уж «сорвался теперь», и решил больше не ходить в женский монастырь… Но два дня тискал деньги в кармане и сначала радовался, а потом — уже не очень… Хотел отдать матери — спросит: откуда? Пятерку истратил на морс, остальные отдал нищему.
— Отдал… а все-таки жалко было, — сознался Фат.
Еще дня через два Кесый предложил ему стащить коробку мармелада из ларька за коровьим рынком. Фат отказался.
— В общем, грозился Кесый… Да не на того напал. — Фат сдвинул брови. — Мне лично плевать на это…
— Да ты б в милицию его, — порекомендовал Слива.
— В милицию, в милицию! — обозлился Фат. — Что она может, милиция? Если б делали дело — не убили бы полковника. Лично я им не верю.
Генка поднял руку.
— Не будем спорить. Если Кесый тронет тебя — ему не жить. Это я клянусь.
Слива кивнул в знак согласия.
Исповедь Фата была принята к сведению, и тайна не должна была отныне тяготить его.
— Теперь ты свою тайну, — сказал Слива Генке.
Генка
— У меня… другое совсем… Как бы это… Короче, влюбился я — вот и все.
Фат поглядел на него с изумлением, Слива — с восторгом и глубокомысленно.
— В кого? — спросил Слива.
— В двух, — ответил Генка (пропадать так пропадать!). — В Тоську и в Лийку.
— Это дело надо решить! — заявил Слива.
— Как — решить? — переспросил Генка, мало-помалу обретая равновесие, оттого что самое трудное уже сказано.
— А так, — ответил Слива, — как эти дела всегда решаются: объясниться надо или письмо написать. Письмо гораздо проще — сидишь себе и пишешь за глаза: так, мол, и так… — Слива, не долго думая, достал свой карандаш и блокнот, слегка замызганный в кармане.
— Постой-постой… — сказал Генка.
— А чего стоять? Нам надо выручать друг друга.
— Вдруг засмеют на всю школу? Тогда что? — спросил Генка, которому в принципе идея нравилась, но вызывали сомнение детали.
— Кто засмеет? — удивился Слива. — Да ты и подписываться не будешь. Главное — объясниться. Давай… Кому первому? Хотя — все равно. Пишу: «Я тебя люблю…»
— Надо же имя сначала, — вмешался Фат, которому дорога была логика действия.
— Имя мы потом подставим. Значит: «Я тебя люблю и хочу дружить…» Нет, стоп! — спохватился Слива. — Давайте сначала стихи придумаем какие-нибудь. Как у Пушкина. Так всегда делают.
И, полностью отстранив Генку от участия в создании любовных записок, Слива сочинил:
Мне образ твой снится и ночью и днем, Глаза твои, кудри густые, И очи, что светят глубоким огнем, И нежный твой голос, и речи простые.Против речей Генка решительно возразил. А Фат обнаружил повтор, доказал, что у одного человека не могут быть сразу глаза и очи… Стихотворение забраковали.
Записки получились короткими, деловыми.
«Тося, я тебя люблю и хочу с тобой дружить. Если ты не против, то, когда будешь выходить из школы, держи портфель в левой руке».
Во втором послании вместо «Тося» Генка написал «Лия» — менять хорошо продуманный текст не имело смысла.
Слива взялся при удобном случае сунуть записки в карманы пальто девчонок: прием этот был испытанным — главное, чтобы тетя Сима ушла куда-нибудь из раздевалки.