Четвёртая осень
Шрифт:
Восемьдесят шесть! Лица не разглядел, но походка, но седая крупная голова! Подумать только, что ему стукнуло тридцать пять, когда я родился на свет. И был он еще холост. Еще эта полная дама, нынешняя невеста, прожившая с ним полвека, не стала его женой. Только, может быть, невестой - как и сейчас, спустя пятьдесят лет. Все было впереди...
Ты бы слышала, как говорила обо всем этом твоя мать! "Здесь присутствуют,- говорила она,- ваши дети. Они давно уже сами мамы и папы, а ваша дочь стала бабушкой. Сегодня у вас праздник. Вас поздравляют, вам дарят цветы, вам говорят замечательные слова. Вы заслужили их. Но лучший подарок, лучшая благодарность за долгий
Так говорила твоя мать, Катя, и по спине у меня бежали мурашки. За свадебным столом в доме Ильи я потихоньку взял ее руку. Она вопросительно посмотрела на меня. Отвыкла... Не верила.
Я рассказывал тебе о рыжей собаке, которую видел под мокрым кустом прошлой зимой? Поджав хвост, в облезлый свой живот тыкалась мордой... Поскуливала, но не для меня. Вообще ни для кого. И все устраивалась, устраивалась на холодной земле, лишь слегка прикрытой полуистлевшими листьями...
Как лед была рука твоей матери. Как лед... Знаешь, что за наваждение преследует меня? Будто не ты умерла, ты жива,- твоя мать. Твоя мать умерла...
До нас никому не было дела. Все на молодоженов глядели, кричали и хлопали в ладоши. Кроме Ильи. Его нелегко поднять с места, а тут вдруг с кряхтеньем встал, потянулся через стол, налил нам шампанского. Нам и себе. Молча выпили мы, как много лет назад, в светопольском загсе. То была узкая комната с крашеным сейфом, на котором стоял графин с водой. Ни пальм, ни тяжелых канделябров, но и без них нам было хорошо. Мы верили, что будем счастливы с ней долго-долго. Как те старики, на золотом торжестве которых я нелегально присутствовал. Не знали мы, что появишься ты (такая!) и разобьешь все вдрызг. Собрать же и склеить невозможно, все кончено для нас...
О чем думала твоя мать, пригубливая шампанское, которое налил наш постаревший свидетель? О том же, наверное, что и я. Все кончено для нас... Для нас, для нас - не для нее одной - вот что хотел я крикнуть ей, растолковать, вот в чем хотел поклясться, но не за чужим же свадебным столом! Потом, дома... Но, вернувшись поздно вечером к себе, в пустую и бессмысленно огромную без тебя квартиру, молча разошлись по своим комнатам.
Соня все понимает. Она умница, и она все понимает.
Тщетно ждал я ответа на свой вдруг выскочивший вопрос, отчего не родила она ребенка. Я ждал, а она молчала, стоя лицом к окну, и я сходил с ума... Из-за чего? Не из-за того, конечно, что прежде не родила.
И не из-за того, что когда-то там, раньше, не могла иметь детей. Не из-за этого... Она умница, и она все понимает. Грустные скобочки появились у рта, когда она, повернувшись, медленно приблизилась ко мне.
Мальчишкой почувствовал я себя. Несмышленым мальчишкой, который городит бог знает что. Я закрыл глаза и, виноватый, тихо прижался головой к ее мягкому животу.
Гроза в октябре... На асфальтированном пятачке теснились разноцветные металлические гаражи - можно представить себе, с каким звоном ударяли в них отвесно падающие тяжелые струи. Я, однако, не слышал их: все тонуло в торопливом и оглушительном хоре. Только гром перекрывал его. Когда он с живым треском разрывался над головой, земля испуганно смолкала. Я стоял у распахнутого окна, один в конторе, и у меня было такое же чувство, как много лет назад, когда, помнишь, после изнурительной борьбы со штормом я наконец выбрался на берег.
По совести говоря, мне здорово досталось тогда.
– волна опала вдруг. Плеснулась в ноги ему и, побитая, юрко побежала назад. Он зажмурился и некоторое время стоял так, чуть покачиваясь на длинных ногах.
На указательном пальце твоей левой руки обнаружили глубокий порез и желтые следы йода. Он был забинтован, палец. Наверное, ты рассадила его, когда неумелыми, непривычными к топору руками возилась в сарае с поленцем щепу стругала. Насколько мне известно, ты никогда прежде не затапливала печь - это был первый и последний твой опыт...
Как на ладони лежит передо мной твоя жизнь. Я гляжу на нее с расстояния, которое все увеличивается, я пытаюсь понять ее, и Соня помогает мне в этом. Ни разу не видевшая тебя, она говорит о тебе так точно...
Но был момент, когда вдруг она замолчала. Клещами не мог вытащить хотя бы словечко о тебе. Закусит губу и сидит, потупившись, а лицо розовеет. Что встало между тобой и ею? Неизвестно... Но что бы ни было там, она в конце концов перешагнула через это, и мы снова, как прежде, стали беседовать о тебе. Вопросы задавала, чего раньше не позволяла себе, попросила принести твою фотографию. Словно бы тяжкий груз свалился с ее слабых и мягких, в пушистой кофточке, плеч. С нее-то свалился, а меня придавил. Я поймал себя на том, что избегаю говорить о тебе. Теперь уже не она, а я избегаю, я отмалчиваюсь, я перевожу разговор на другое. Я! Позвонив, стараюсь угадать, не произошло ли в мое отсутствие каких-нибудь изменений.
На снимке, что я принес Соне, тебе шестнадцать. Ты стоишь у машины, на которой мы с тобой приехали в совхоз - ты все еще любила ездить со мной по хозяйствам - и, повернув-шись, удивленно смотришь на невесть откуда взявшегося фотографа. Ветер обтягивает на тебе светлое платье, волосы треплет. Ты подымаешь руку, чтобы убрать их. Такая молоденькая... По телятникам и кошарам ходила, брала на руки суточных ягнят и, смеясь, бережно ставила их на растопыренные ножки. С удовольствием пила парное молоко и уж как, понимаю я теперь, подоить хотела, но я, тетерев, не догадывался. Лишь на джиганской практике дорвалась.
Потемневший паркет вспучился, со стола свисала черная водоросль. Конец ее был зажат камнями. Конечно, не их собирала ты тогда в сарафанчике с синими кружевами, но может, с того времени и сохранился какой-нибудь особенно красивый кругляш.
Беда была поправимой. Аквариум? Но его можно сделать. Рыбки? Они продаются в зоомагазине, а нет - привезу из Москвы, я как раз собираюсь туда в сентябре, это уже совсем скоро.
Господи, я так и сказал: это уже скоро... Слышала ли ты? Молча стояла с сумкой через плечо, потом принесла веник и совок, убирать стала. Рыбок, водоросли, осколки... Камни. Да, и камни тоже. Значит, никаких аквариумов больше. Навсегда покончено с рыбками, и с Вальдой покончено, но еще оставалась Рада...