Четвертое сословие
Шрифт:
— Что-нибудь известно о детях?
Прежде чем ответить, Маккриди нажал еще какие-то клавиши.
— Да. Один преподает биологию в местной школе. Вторая работает медсестрой в городской больнице Кливленда. А младший только что стал партнером в самой престижной юридической фирме штата. Если ты собираешься вести дела с мистером Остином Пирсоном, Кит, ты можешь быть доволен — у него, похоже, безупречная репутация.
Таунсенда это отнюдь не обрадовало.
— Значит, в его прошлом нет ничего, что…
— Мне об этом
Таунсенд понял, что зашел в тупик с Пирсоном и Маккриди и нет смысла дальше продолжать разговор.
— Спасибо, Малкольм, — поблагодарил он. — Ты мне очень помог. Позвони, если что-то нароешь на Пирсона.
Он уже собирался положить трубку, когда его бывший служащий спросил:
— А о чем еще ты хотел поговорить, Кит? Понимаешь, я надеялся, может, у тебя появилась вакансия… — Он немного помолчал. — Знаешь, Кит, я согласен на меньшую зарплату, лишь бы снова работать на тебя.
— Я это учту, — пообещал Таунсенд. — Я сразу тебе перезвоню, Малкольм, как только у меня что-нибудь появится.
Таунсенд положил трубку, точно зная, что больше никогда в жизни не будет говорить с этим человеком. Он узнал от Маккриди только одно: мистер Остин Пирсон — воплощенная добродетель. С этой породой людей у Таунсенда было мало общего, и он не очень-то умел с ними обращаться. Как всегда, заключение его экономического советника оказалось правильным: он ничего не мог сделать — только сидеть и ждать. Он откинулся на спинку стула, поджав под себя ногу.
В Кливленде было двенадцать минут двенадцатого, в Лондоне — двенадцать минут пятого и двенадцать минут четвертого в Сиднее. К шести часам вечера он, вероятно, уже не сможет контролировать заголовки собственных газет, не говоря уж о газетах Ричарда Армстронга.
Телефон на столе снова зазвонил — неужели Маккриди обнаружил что-то интересное об Остине Пирсоне? Таунсенд всегда считал, что у каждого человека есть хотя бы один скелет, который он тщательно прячет в шкафу.
Он схватил трубку.
— На первой линии президент Соединенных Штатов, — сообщила Хитер, — а на второй — некий мистер Остин Пирсон из Кливленда, штат Огайо. С кем будете говорить первым?
ПЕРВЫЙ ВЫПУСК
РОЖДЕНИЯ, СВАДЬБЫ И СМЕРТИ
ГЛАВА 3
ДЕЛО РУК КОММУНИСТОВ
Если ты родился русинским евреем, это дает тебе кое-какие преимущества и создает кучу неудобств. Но преимущества своего положения Любжи Хох обнаружит еще не скоро.
Любжи родился в небольшом каменном коттедже на окраине Дуски, городка, примостившегося на чешско-румынско-польской границе. Он не знал точной даты своего рождения, так как семья не вела никаких записей, но он был примерно на год старше своего брата и на год младше сестры.
Его мать всякий раз улыбалась, когда брала ребенка на руки. Он был великолепен с головы до пяток, вплоть до ярко-красного родимого пятна под правой лопаткой, в точности как у отца.
Крошечный домик, в котором они жили, принадлежал его двоюродному деду, раввину. Раввин умолял Зельту не выходить замуж за Сергея Хоха, сына местного скотовода, а девушке было стыдно признаться дяде, что она уже беременна от Сергея. Хотя она пошла против его воли, раввин подарил молодоженам на свадьбу маленький коттедж.
Когда Любжи появился на свет, в четырех комнатах ступить было негде, а когда он начал ходить, к нему присоединились еще один брат и вторая сестра.
Отец, которого семья почти не видела, уходил из дому с восходом солнца и возвращался уже затемно.
Мать объясняла Любжи, что он работает.
— А что это за работа? — спрашивал Любжи.
— Он пасет скот, который ему оставил твой дедушка. — Матери и в голову не приходило называть стадом несколько коров с телятами.
— А где папа работает? — интересовался Любжи.
— В полях по ту сторону города.
— Что такое город? — не унимался Любжи.
Зельта отвечала на вопросы, пока малыш не засыпал у нее на руках.
Раввин никогда не говорил с Любжи о его отце, но он частенько рассказывал ему, что в юности у матери было много поклонников — она слыла не только самой красивой, но и самой умной девушкой в городе. С такими данными она должна была стать учительницей в местной школе, говорил ему раввин, а сейчас ей остается только передавать знания своей постоянно растущей семье.
Но из всех ее детей только Любжи откликался на усилия матери — сидел у ее ног, внимательно слушал ответы на свои вопросы, впитывая каждое слово. С годами раввин стал интересоваться успехами Любжи, но с тревогой наблюдал за ним, пытаясь угадать, чьи черты возобладают в характере мальчика.
Первые опасения у него возникли, когда Любжи начал ползать и обнаружил входную дверь: с этого момента он потерял интерес к вечно стоявшей у плиты матери и переключил свое внимание на отца и на то, куда он уходит из дому каждое утро.