Четвертый лист пергамента: Повести. Очерки. Рассказы. Размышления
Шрифт:
Андреев поднял голову от документов, посмотрел на Марину:
— Часто воруешь?
Она онемела.
— Не кормят в общежитии? Голодная? Пожаловалась бы нам, мы накормили. — Шманевой: — Пиши акт! — Марине: — В университет сообщим, что ты воровка.
— Только не это! — закричала Марина. — Только не это…
Андреев понял, что ударил по самому чувствительному месту, повторил удар.
— Напишу в университет лично. На этой бумаге, — он показал Марине лист с оттиснутым наверху наименованием его должности. И лист этот белый подействовал на нее неотразимо.
— Только не это, — заклинала она. —
— Нет, это, это, — решил Андреев, — напишу, и тебя вышвырнут.
— Я не украла, разберитесь, пожа…
— Наглая лгунья, — не дал ей закончить Андреев, — и бессовестная лгунья. Мы выставим тебя в зале.
— Не украла я, — повторила она уже умоляюще. — Ну, будьте же человеком.
Но быть человеком Андреев не пожелал. Он мучил ее с удовольствием.
Андрееву казалось, что их трое: он, верная ему заведующая гастрономическим отделом и воровка, которой никто не поверит. Но было их четверо. Уборщица Тигина, мать пятерых детей, мыла пол в коридоре у кабинета и услышала полудетский захлебывающийся голос:
— Что вы делаете, я хочу учиться, я жить хочу.
Подойдя поближе, она дерзнула заглянуть в кабинет и увидела: девушка упала перед Андреевым на колени.
Для нее, домашней, восемнадцатилетней, мир перевернулся, ей казалось, что теперь все потеряно: честь, университет, будущее.
Она упала на колени, повторяя:
— Я жить хочу, я учиться хочу.
Из показаний Тигиной на суде:
«Съежившись на коленях в комок, она тихо так спросила: „Что же мне делать теперь? Вешаться?“ А Андреев ей ответил: „Вешайся, жалко, что ли“. Руки ее были окровавлены. Я догадалась отчего: она ногтями раздирала кожу на пальцах».
Она поднялась и стояла теперь перед Андреевым молча, с мертвым лицом.
Шманева между тем кончила писать акт (не имевший ни малейшей юридической силы, потому что в его составлении не участвовали незаинтересованные лица, очевидцы-покупатели).
— Подпиши, — потребовал Андреев. Она не шелохнулась. Тогда вдвоем они насильно вывели ее в зал, в котором уже было пустынно, потому что дело шло к 14 часам, обеденному перерыву. По дороге она обратилась, даже не к нему, а к себе самой:
— Что же делать теперь?
Андреев расслышал, ответил:
— Вешайся. — И повторил: — Жалко, что ли…
Из показаний на суде:
«Андреев вывел Березуеву в торговый зал и обратился к нам с демонстративным жестом: „Вот полюбуйтесь, студентка университета, ворует“. И наши работники повторяли за ним: „Студентка университета, ворует“, подходили и говорили о ней обидные вещи».
«…Вид у нее был страшный, как будто бы ей все уже безразлично».
Сергеенкова, работница магазина, не выдержала, подбежала к Андрееву: «Да отпустите вы ее ради бога». Лишь междометием удостоил ее Андреев: «Ну, ты!..» — и как ветром Сергеенкову унесло.
И в последний раз посмотрела Марина на Андреева и задала ему самый последний вопрос: «Что ж мне теперь делать?»
И он ей ответил: «Теперь тебе остается одно — бери веревку и вешайся».
Она мялась, не хотела уходить. Было нехорошо. Шманева толкнула ее к выходу. «Иди, чего стоишь».
И она вышла. Без единого документа — Андреев не удовольствовался паспортом
Через два часа одна пожилая женщина увидела девушку: она стояла на узком карнизе над окном последнего девятого этажа, будто парила в воздухе…
Из заключения посмертной судебно-психологической экспертизы:
«Имеющиеся в структуре личности и характера Березуевой индивидуально-психологические особенности в данной ситуации существенно повлияли на ее поведение. К таким особенностям экспертиза относит положительные социально-общественные и трудовые установки личности, высокий моральный облик Березуевой и такие особенности ее характера, как высокая степень чувства собственного достоинства, честолюбие, гордость, повышенная внимательность, ранимость, ее темперамент, высокий интеллект, позволявшие Березуевой со всей отчетливостью увидеть все последствия, которые могли быть в случае осуществления намерений Андреева добиться ее исключения из университета».
Имеющиеся в структуре личности и характера Андреева индивидуально-психологические особенности повлияли существенно и на его поведение. Через несколько дней после гибели Марины Березуевой он заверил ответственного сотрудника университета, что девушка покаялась в совершенном ею хищении и чистосердечно рассказала, что студенты «ходят воровать по очереди и в тот день выпало ей». И в течение двух лет он топтал память Марины на Суде (судов было несколько, я обобщаю, отсюда и заглавная буква), в чем помогал ему усердно его адвокат, забывший, к сожалению, о доброй традиции такого гуманного социального института, как защита: относиться с уважением к памяти жертвы.
И ради чего топтали-то?! А если бы и украла? (Чего не было, не было!) Может ли это хотя бы самую малость оправдать Андреева в нарушении всех существующих и мыслимых юридических и нравственных норм?!
Я все ждал — Суд был долгий, как бег марафонский, — раскаяния. Его не было. Не было даже сожаления, что ушло из жизни юное существо. Досада была: ушла, а ты отвечай. Не было и жалости к ее родителям, они сидели тут же в зале…
Сегодня Юрий Андреевич Березуев себя казнит, четвертует за то, что не научил дочь видеть силу и бессилие зла, не падать духом, когда оно торжествует.
Но в чем, в чем виноват он?! В том, что у дочери было хорошее детство, что любили ее и баловали родители, учителя, подруги, что получала она Почетные дипломы и похвальные листы: за успехи в астрономии, в физике, заботу о людях, безупречное поведение? И почему открывать надо ребенку не лучшие, а худшие стороны жизни? Можно ли научить бороться со злом искусственно, когда его, по чудесному стечению обстоятельств, нет рядом. Не стоит Юрию Андреевичу себя четвертовать.
Государственные обвинители говорили, что у Андреева «каменное сердце», «каменная душа». Конечно, каменные, но ведь тут даже камень может растопиться, как воск. В одном ли камне дело? Как утверждал один старый писатель, надо одеть камень в сюртук, чтобы он себя показал во всей красе. Страшен не голый камень, а именно «камень в сюртуке», то есть облеченный полномочиями. Этот камень не растопишь ничем, даже геенной огненной.