Четвертый протокол
Шрифт:
«Заместитель генерального директора дал мне распоряжение начать новый год с кадровых перестановок… Буду признателен, если Вы завершите все оставшиеся дела и передадите их молодому Максвеллу без проволочек в течение нескольких дней… Примите мои самые теплые поздравления по случаю назначения Вас на новую должность…»
«Болтовня, – подумал Престон, – С-1 занимается безопасностью сотрудников государственных учреждений и охраной помещений, а „(А)“ означало столицу».
Ему предстояло отвечать за безопасность всех министерств
– Черт возьми, эта работа полицейского, – возмущенно фыркнул Престон и начал собирать сотрудников своего отделения, чтобы попрощаться с ними.
В миле от Гордон-стрит Джим Роулинс вошел в небольшой, но дорогой ювелирный магазин на боковой улочке в двухстах ярдах от оживленной Бонд-стрит. В магазине было темно, рассеянный свет падал только на витрины с серебром эпохи короля Георга, в освещенных футлярах лежали старинные драгоценности. Магазин специализировался на антиквариате.
На Роулинсе был аккуратный темный костюм, шелковая рубашка и галстук приглушенных тонов, в руке он держал тускло поблескивающий кейс. Девушка, сидящая за прилавком, подняла голову и взглянула на него с одобрением. В свои тридцать шесть лет он выглядел стройным и подтянутым, одновременно джентльменом и крепким парнем, что всегда производит благоприятное впечатление. Выставив вперед грудь, девушка улыбнулась, ослепительно блеснув зубами:
– Чем могу быть полезной?
– Я хотел бы видеть господина Заблонского по личному делу. – Его простоватый выговор показывал, что он явно не клиент магазина.
Улыбка исчезла с лица продавщицы.
– Вы коммивояжер? – спросила она.
– Скажите просто, что с ним хочет говорить господин Джеймс, – ответил Роулинс.
В этот момент отворилась зеркальная дверь в глубине магазина и из нее вышел Луис Заблонский. Он был худым морщинистым мужчиной пятидесяти шести лет, маленького роста, выглядевшим старше своих лет.
– Господин Джеймс, – просиял он, – как приятно вас видеть. Пожалуйста, проходите в мой кабинет. Как вы поживаете? – Он провел Роулинса за прилавок во внутреннее помещение.
– Все в порядке, Сандра, дорогая.
Когда оба вошли в тесный захламленный кабинет, хозяин закрыл и запер зеркальную дверь, сквозь которую просматривался весь магазин. Он указал Роулинсу на стул перед старинным столом, а сам сел на вращающееся кресло. Единственная лампа освещала журнал записей. Он бросил на Роулинса проницательный взгляд.
– Ну, Джим, чем ты занимался в последнее время?
– У меня есть кое-что для тебя, Луис, кое-что, что тебе понравится. Только не говори мне, что это ерунда.
Роулинс щелкнул замками кейса. Заблонский развел руками.
– Джим, стану ли я?..
Слова застряли у старика в горле, когда он увидел то, что Роулинс выложил на стол. Заблонский уставился на драгоценности, все еще не веря своим глазам.
– Гарнитур «Глен», – выдохнул он. – Ты украл бриллианты «Глен»? И газеты молчат!
– Наверное, хозяева еще не вернулись в Лондон, – сказал Роулинс. –
– Лучший, Джим, лучший. Но гарнитур «Глен». Почему ты меня не предупредил?
Роулинс знал, что всем было бы легче, если бы до грабежа была определена дальнейшая судьба бриллиантов. Но он работал по-своему, то есть чрезвычайно осторожно. Он никому не доверял, менее других – перекупщикам краденого, даже такому, как Луис Заблонский. Торговец краденым, если перед ним встанет перспектива тюремной похлебки, продаст информацию о предстоящем грабеже любому полицейскому, только бы не попасть за решетку.
Отдел по борьбе с особо опасными преступлениями Скотленд-Ярда знал Заблонского, хотя тот ни разу не сидел в тюрьме Ее Величества. Именно поэтому Роулинс не предупреждал его о предстоящем деле, а появился, как всегда, неожиданно. Слова Заблонского он пропустил мимо ушей.
Торговец был поглощен созерцанием драгоценностей, сверкавших на его столе. Он хорошо знал их историю.
Их владелец с 1936 года девятый герцог Шеффилда имел двух детей: мальчика и девочку – леди Фиону Глен. После его смерти в 1980 году сын наследовал титул, а дочь – бриллианты.
К 1974 году, когда младшему Шеффилду стукнуло двадцать пять, отец с грустью понял, что его сын был, как принято писать в газетных колонках светских сплетен, убежденным холостяком. Не будет больше милых юных графинь Маргейт и герцогинь Шеффилд, чтобы носить знаменитые бриллианты «Глен». Они были завещаны дочери.
Заблонский знал, что после смерти герцога леди Фиона с неохотного согласия страховых компаний иногда надевала их на благотворительные вечера, где любила бывать. Остальное время они хранились в сейфе банка «Коуттс» на Парк-Лейн, где провели много лет. Он улыбнулся.
– Благотворительный вечер в Гровенер-хаус перед Новым годом? – спросил он.
Роулинс пожал плечами.
– О, ты шалун, мальчишка, Джим. Но какой талант!
При том, что Заблонский свободно говорил на польском, иврите и идише, за сорок лет, проведенных в Англии, он так и не смог хорошо освоить английский и говорил с заметным польским акцентом. А поскольку, изучая язык, он пользовался старыми книгами, то усвоил из них лексику, ставшую ныне жаргоном «голубых». Роулинс знал, что Заблонский не гомосексуалист. Жена Заблонского сказала ему, что его еще в юности кастрировали в концентрационном лагере.
Старик любовался бриллиантами, как настоящий ценитель любуется истинным произведением искусства. Он смутно припоминал, что в середине шестидесятых леди Фиона Глен вышла замуж за преуспевающего молодого государственного служащего, который в середине восьмидесятых занял ответственный пост в одном из министерств. Также он вспомнил, что семейная чета живет где-то в Вест-Энде на широкую ногу, в основном за счет наследства жены.
– Ну, что ты думаешь, Луис?
– Я восхищен, мой дорогой Джим. Восхищен и озадачен. Это не простые камешки. Их немедленно опознают в любом месте. Что мне делать с ними?