Четвертый вектор триады
Шрифт:
— Эола, не умирай, не уходи, Эола! — услышала она далекие рыдания и почувствовала, как заплетается измученный язык и плохо слушаются искусанные, припухшие губы. Пятнышки крови на белом покрывале умирали, как мотыльки в безбрежной снежной пустыне. — Ты же все-таки бессмертна!.. — выкрикнула незнакомка, скорчившаяся на полу возле узкой эльфийской кровати, а злорадное мерзкое эхо зашептало по углам:
— … смертна… смертна… смертна!
Летта послала незнакомке ровную, спокойную волну сочувствия и силы, и девушка послушно затихла, обхватив плечи руками и поджав
В наступившей ментальной тишине амазонка уловила другой голос, идущий снизу, видимо, из-под земли.
— Как смеешь ты, убийца моей матери, предлагать мне это?! — звенел возмущением твердый девичий голос, и амазонка вдруг задрожала, почувствовав, как ее душу переполняет то же чувство, могучее и яростное.
— Ты не права, дочка, — каркал где-то рядом вкрадчивый, скрывающий зло мужчина, — я любил ее. Если я кого убил, так это того сумасшедшего эльфа. Но он погиб в честном бою с мечом в руках.
— Двадцать на одного — это ты называешь честным боем? Брат рассказал мне все. В том числе и то, как ты ударил мечом четырехлетнего ребенка! А потом… Потом ты насильно бросил свое семя в лоно оглушенной ужасом женщины, — мрачно и уже спокойно закончила девушка.
— Что знаешь ты, девственница, о силе страсти? — загремел, уже ничего не скрывая, мужчина. — Как можешь ты судить победителя, кровью добывшего вожделенную женщину?
— Не возжелай жену ближнего своего… не убий… — вдруг проговорила девушка бесцветным чужим голосом.
— Ага! — в мрачном восторге взвыл незваный отец. — Ты слышишь потустороннее! И ты ненавидишь семя, из которого произросла. О, какого внука родишь ты мне! Он будет талантлив, как я, и наполнен ненавистью, как ты и я вместе! Он сделает то, что не удалось мне!
Ментальный взор Летты наконец прояснился, и она увидела полупрозрачный силуэт затянутого в черное высокого мужчины, воздевшего руки к низкому потолку подземелья. Перед ним стояли двое. Темноволосая, невысокая девушка в коротком, видимо, гномьем плаще и стройный юноша с фигурой акробата и холодным прищуром карих глаз.
— У тебя только один путь разрушить его планы, — заговорил юноша, обращаясь к подруге. — Ты должна простить его. — Он ведь как раз и жаждет твоей ненависти. Пусть он не получит ее. Его удел — презрение и жалость. Он ведь добровольный больной. Калека. Он болен атрофией совести и воспалением души. Он жалок и не достоин даже ненависти. В позапрошлом году в порту Шолесума я познакомился с бродячим поэтом. Среди его стихов мне особенно запомнились такие строки:
Живи и пой. Спешить не надо. Природный тонок механизм: любое зло — своим же ядом свой отравляет организм! [13]13
И. Губерман.
Свое проклятье он кричит
Они шагнули навстречу друг другу, руки их поднялись, замыкая плечи в двойной круг объятий. Глаза, истекающие светом, слились в долгом теплом взгляде одиноких сердец, нашедших наконец родственную душу. И во взгляде юноши почудилось Летте что-то бесконечно знакомое.
Скользнув в глубь его сознания, Летта ощутила неумолимую силу, сжавшуюся тигром, готовящимся к прыжку.
«Ты его прости, родная, а я отпущу ему грехи по-своему, — шептал он беззвучным ментальным лучом. — Приготовься!»
— А почему именно внука? — вдруг спросил человек в черном. — Он вполне может стать моим… СЫНОМ!!!
Бешеный взгляд юноши буквально ударил Летту. Она еще успела увидеть, как девушка зажимает ладонями уши и приседает, отворачиваясь к стене, а потом страшный звуковой разряд буквально разорвал пространство, и отброшенная на тысячу миль амазонка оглушенно сглотнула закипевшую розовой пеной слюну.
Слово эхом отдавалось в мозгу, и каждая клеточка тела затравленно скулила от первозданного ужаса.
«Что случилось?» — вторгся в сознание встревоженный голос Сана.
— Я нашла их, — не открывая глаз, ответила Летта. — Принцесса рыдает в изголовье умирающей эльфийки, а молодая колдунья в паре с лечителем драконов слегка повздорила со своим незваным отцом.
Слог 38
ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ
Лэйм
Подземелье замка короля Диабемского
Раннее утро
— Радуйся, эльфийский ублюдок, твоя сестричка сбежала! — Аромат гнилых зубов барона Ле Кампфа вполне соответствовал отвратительному букету запахов камеры пыток. — Это надо же, что она сделала с Колдуном и двумя десятками траскийцев? Маг никого не узнает, ходит под себя и агукает, как младенчик. И это не подмастерье какой-то, а Магистр Черной, Белой и Всякой магии, подлец и властолюбец, каких мало! Прямо жуть берет от ее способностей. Рыцари, правда, не агукают, но начисто забыли, кто они и откуда. Я уж тут, грешным делом, благодарю Господа, что не поддался уговорам и не потянул твою девку к себе на ложе. Может быть, и я бы щас штанишки пачкал? Или еще чего похуже?
Барон сморщил породистый нос, иссеченный сеткой капилляров.
— Хорошо, что она не знала о твоем близком соседстве! Небось жалеешь, а? Колдуну, кстати, давно пора было провалиться в Тартарары. Тут ведьмочка твоя мне услугу оказала, зачтется ей. Но знаешь, кто меня бесит? Наш цветочек Ее Высочество Принцесса! Уж как она у папеньки в ногах валялась! Просто не узнавал ее никто. Но ведь вымолила для тебя послабление! Отсечение головы! Прямо королевская милость! Вот твоего рыжего дружка будут убивать медленно.