Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия

Оболенский Игорь Викторович

Жуков мог себе это позволить. Но как его унижали! Его главным врагом был Лаврентий Берия, он хотел «съесть» маршала. И чтобы как-то обнажить Жукова, обезоружить его, забрасывал организованными письмами: «Где вы купили ковер персидский?» То есть его начали обвинять, что он нахапал богатства несусветного. И Жуков был вынужден объясняться. И все это после белого коня на Параде Победы.

Вы, кстати, знаете, почему именно он принимал этот великий Парад? Есть легенда, что Сталин хотел сам принимать парад. Ночью в глубочайшей тайне на ипподроме, куда и муха не могла пролететь, он полез на коня. И упал. И тогда

махнул рукой: «Пусть Жуков принимает!» По-моему, вполне правдоподобная история, в духе Сталина.

Иосиф Виссарионович ведь все понимал, он трезво мыслил. Рубен Николаевич Симонов рассказывал, как однажды Сталин на просмотр фильма «Три мушкетера», музыку к которому написал композитор Покрас, живущий в Америке, позвал его брата. Тот сидел ни жив ни мертв, пока Сталин с Ворошиловым смотрели картину. После фильма Сталин, проходя мимо Покраса и попыхивая трубкой, обронил: «Ну что, трепещешь?» И тот упал в обморок.

Кстати, несколько лет назад в одной из книг я прочитал воспоминания младшей дочери маршала. Она довольно нелестно пишет обо мне. Мол, во времена опалы отца даже исполнявший его в кино Михаил Ульянов избегал с ним общения.

Какая глупость! Обидно, что именно так была воспринята моя робость. Но оправдываться, конечно, не собираюсь. Не в чем.

— Михаил Александрович, а у вас есть что-то общее с Жуковым?

— Ничего. Жестокости и беспощадности во мне нет.

Первая моя встреча с артистом состоялась накануне его 75-летия.

Придя на то интервью, я застал Ульянова, что-то обсуждающим с молодым режиссером. Михаил Александрович был категорически не согласен с постановщиком, однако ни разу не повысил на него голос. Вел себя довольно спокойно. Чего не скажешь о режиссере, готовом, кажется, перейти на крик. Постепенно завелся и Михаил Александрович.

Непростой получился у них разговор, я даже начал опасаться за судьбу и нашей беседы. Однако стоило закрыться двери за начинающим постановщиком, как Михаил Александрович дружелюбно улыбнулся.

— О юбилее, наверное, говорить собираетесь? Я вам вот что скажу по поводу лет. В великой истории человек — песчинка, попадающая в круговорот, который либо несет ее наверх, либо уничтожает. Конечно, я понимаю, что мы — кузнецы своего счастья, но до какого-то предела. Дальше ковать не получается, потому что куют за тебя и тобой.

Верю ли я в свою счастливую звезду? Думаю, все-таки есть какое-то предопределение, предначертание в линии жизни человека. От него все и зависит.

— Войну часто вспоминаете?

— Часто. Война обошлась нам настолько дорого, что через поколения память о ней все-таки теплится. Эти воспоминания, эта боль. У нас ведь погибло больше, чем где-либо. Воевали с желанием победить любой ценой. Вплоть до приказа номер 227, более известного как «Ни шагу назад!».

Раны слишком глубокие у народа, они долго заживают. Но, к сожалению, появляется и другая тенденция. Что нам, мол, до той войны, когда она была. Все подвергается сомнению. Мол, и победили-то мы благодаря американцам.

Но это не так. Мы бы все равно разбили немца, пусть и где-нибудь под Уралом. Обидно, что нация, потерявшая пять поколений — тех, кто родился с 22-го по 27 год, которые были вмощены в дороги войны, может так говорить. Я несколько лет назад был участником встречи рожденных в 27 году. На этом

году прекратили призыв на войну. И кое-что от этого года осталось. А если попятиться назад — 22–25 годы, — никого нет.

Не забуду, как после объявления о начале войны выпускники моей школы, бывшие десятиклассники, отправлялись на фронт. Причем уходили с улыбкой. Были уверены, что все ненадолго и они скоро вернутся домой, разбив немцев. Почти никто из них домой не вернулся.

Ужас. Самое страшное, что молодые люди не хотят об этом помнить. Причем не хотят подчеркнуто.

А это уже наука жизни. Режиссер Павел Хомский рассказывал, как их заставляли рыть окопы, а они филонили. Старшина матом орал. А они, молодые солдаты, препирались. А потом танки немецкие прорвались и начали утюжить их, втаптывая в землю тех, кто не вырыл окопы. И живы остались те, кто послушал старшину. Такие простые вроде бы и в то же время жуткие вещи помогают лучше понять жизнь.

Говорят, мол, не надо тратить столько денег на празднование Дня Победы, лучше раздать их пенсионерам. Может, и лучше. Но молодежи надо рассказывать об этом. Говорить о том, что есть такое место, которое называется Родина. Место, где ты должен быть.

Мы народ-то такой — либо распахнем все на свете, либо задушим за копейку. Если мы забудем о страшных годах войны — это будет непоправимо. Нельзя такого допустить.

«Патриотизм» — слово пусть корявое и сучкастое, но очень важное. Надо чтить свои корни. Заметьте, как тянутся сюда дворяне-эмигранты. Старые, больные, а едут в Россию. Потому что «Родина» не просто понятие, что-то в этом есть. Нельзя все время жить по принципу «дай-дай». Когда же отдавать-то будешь?

У нас действительно сейчас нет ни героев, ни лидеров. То, что было дано судьбой нашему Отечеству, с его рабской психологией, рабским трудом в колхозах. Нас ведь все время заставляли сопротивляться самим себе, все было через муку, через кровь, через предательство. Но на этих противоречиях рождался патриотизм.

Да, кого-то заставляли работать, но ведь многие и сами работали честно. На этом и взращивались такие люди, как мой Кайтанов из «Добровольцев». Они верили в то, что делают, и беззаветно отдавали свою жизнь. А сейчас говорят: «Хе-хе, да ладно вам, ничего этого не было». Ничего не «хе-хе», все было честно и искренно.

Раньше патриотизм рождался поначалу из страха. Пугали-пугали человека, а потом он начинал верить. Не случайно же присказка есть «Не за страх, а за совесть». Не рецепт ли это для сегодняшнего дня, думают некоторые. Мол, пусть вначале появится страх, а потом, глядишь, и совесть родится. Так вот я скажу: упаси боже.

Раньше страх наводили ради власти. Все хотели Америку перегнать. А дома в это время ничего не имели. Спортсмен побеждал на Олимпиаде, а домой возвращался — и ему жить негде было. Хоть сто миллионов заработай, а в свой карман ничего не положишь.

Я помню, в нескольких фильмах в ГДР снимался. Возвращался в Москву — и все деньги у меня отбирали. Говорили, так положено. Все происходило не по душе, все через силу.

Обидно мне было? А как же! Иду по тамошним магазинам, а купить ничего не могу. Надо было повернуться направо, я поворачивался. Налево — налево поворачивался. И в конце концов, как и все советские граждане, нашел какой-то ритм, пристроился.