Четыре месяца темноты
Шрифт:
– Напрямую. Просто воспользуйся органом, хранящимся без дела в твоей черепной коробке. Остальному тебя научат.
– Терпеть не могу машины, – буркнул Кирилл.
Зачем он тогда сказал это? Руководителю крупной компании по производству автомобильных запчастей!
– Как можно не любить машины?! Их вообще не нужно любить – езди на них. Это удобно.
– Мне не нужны удобства.
Отец холодно посмотрел на него и ответил:
– Это потому, что ты еще никогда по-настоящему не работал. Иначе удобства приносили бы тебе желанный
Прошло совсем немного времени, и после крайне неудачных поисков работы Кирилл сдался и устроился на место, предложенное отцом.
Работа не просто была не интересна ему – он оказался психически раздавлен схемами, чертежами, таблицами и цифрами. Он сидел по восемь часов у экрана, не отрывая от него глаз. Новая специальность включала основы тех школьных предметов, которые особенно не удавались ему когда-то. Он задавал так много вопросов, что однажды ему стало стыдно подходить с ними к одним и тем же сотрудникам.
В душном узком помещении, наполненном жужжанием процессоров, его посадили у окна, которое нельзя было открывать из-за летевшей с проспекта черной пыли, производимой тысячами выхлопных труб и колес.
В окне виднелась башенка на доме и заводская труба вдалеке: за год эту башню Кирилл видел и сверкающей на солнце, и покрытой снегом, и мокрой от дождя, и украшенной сосульками; дым из заводской трубы бывал серым и черным, белым, фиолетовым на закате и оранжевым на рассвете, золотым – днем и свинцово-серебряным – вечером. Но всегда этот вид был для него пейзажем в тюремном окошке. А сама тюрьма – добровольным выбором. Да, он оказался там по собственной воле. Никто не заставлял его.
Даже по выходным он думал об узком душном кабинете, о тоннах работающих компьютеров, о зажеванной принтером бумаге, о горьком остывшем чае, о слишком сладких конфетах, о необязательных разговорах и о радио с одинаковыми песнями.
Люди в офисах казались ему глубоко несчастными: это выдавало недовольство на лицах, холодность, раздражительность, резкость, грубый юмор, повальное курение. Мужчины целыми днями говорили про футбол и машины, про то, сколько раз они отжимают штангу в спортивном зале; женщины – про косметику, внуков и то, какая подливка была сегодня в столовой.
Когда отца неожиданно не стало, молодой человек понял, что больше ничто его не держит на этом месте.
И он был счастлив, бесконечно счастлив, когда вышел на оживленный проспект из здания автомобильной компании, зная, что больше никогда туда не вернется. Пускай его поступок посчитают инфантильным и бессмысленным! Но в жизни людей, за которыми он наблюдал в течение минувшего года, смысла было не больше.
«Они не заставят меня испытывать чувство вины!»
Все, о чем Кирилл недавно попросил брата, – пока не говорить никому о том, что он ушел со старой работы. Все, что сделал брат, – тут же всем рассказал об этом.
Кирилл
«Заварил кашу и молчит. Ну и идиотский вид у тебя!»
– Я уважаю все, что делал папа. Но делать то же, что и он, я не обязан.
– Зато я знаю, чего ты хочешь, – расходилась сестра, – ты хочешь теперь сидеть у мамы на шее, играть на гитарке и читать старые книги. Очень удобно и романтично!
Кирилл открыл было рот, чтобы ответить. Но от возмущения у него перехватило дыхание.
– Вы никогда не сидите у меня на шее… – начала мать, но Дарья прервала ее.
– Не надо, мам! Не надо ему потворствовать. От такой работы и от таких денег не отказываются! Скажи ему, Петя. Что ты опять молчишь?!
«Это его нормальное состояние, – подумал Кирилл. – Зачем мешать?»
Муж сестры был худым долговязым молодым человеком с грустным взглядом и серыми кругами под глазами. Второй ребенок был для него непосильной ношей, но жена настояла на своем. Петр тоже работал в компании отца, и новость, кажется, обескуражила его больше остальных, так что он, и без того молчаливый, напрочь лишился дара речи.
– Петя! – голос сестры сотряс стены кухни.
– Такого еще не было, – промямлил Петр, – во всяком случае, я не помню, чтобы кто-то от нас уходил. Да, у нас всегда такие высокие премии и социальный пакет…
– Это еще у тебя своей семьи нет! – воскликнула сестра, испепеляя младшего брата взглядом. – А то бы ты иначе заговорил! Вот женишься…
– Пока не собираюсь, – вставил Кирилл.
– А кому нужен безработный мужик?
Старший брат раскрыл ладони и пробасил:
– Стойте-стойте! Мы обсуждаем, что предложить Кириллу. Сейчас нет смысла читать ему нотации.
«Где ты был раньше? Все нотации уже прочитаны». Озеров-младший откинулся на стуле, скрестил руки и незаметно для себя принял такую же позу, какая была у брата в начале разговора.
– Итак, у кого какие идеи?
– Вообще-то я не нуждаюсь в предложениях. Я уже нашел новое место.
«А теперь съешь вот это, брат… Думал, ты здесь все решаешь?»
Снова воцарилось молчание, только старший мальчик в ногах у сестры жужжал и возил по полу игрушечную пожарную машину.
– И куда ты устроился? – спросил Филипп, изображая равнодушие, хотя на его лице младший брат с удовольствием прочитал растерянность.
«Если уж блефовать, то до конца!» Кирилл пробежал глазами по кухне в поисках ответа.
«Sun school», – прочитал он надпись на футболке у племянника.
– В школу. Я устроился в школу.
Кирилл услышал звук, похожий на скрежет консервного ножа по жестяной банке.
– Ты? К детишкам? Но у тебя нет педагогического образования.
Филипп смеялся над ним, как однажды, когда в детстве они делали из дерева и шпагата луки, и оружие младшего брата сломалось при первом выстреле.