Четыре направления - четыре ветра

Виллолдо Альберто

Один из дневников, самый объемистый и тяжелый, в кожаном переплете. Это первый.

Я перечитал их все, некоторые впервые за много лет. Я отобрал все, что нужно, и рукопись лежит в кабинете на столе. Это мое путешествие по Восточному пути. Этот том содержит в себе попытку послужить тем

опытам, которые изменили меня. Поделиться ими, и сделать это как можно лучше. Но все они вот, передо мной, все эти воспоминания, переживания, бессмысленная философия и прозрачные, как весенняя вода, откровения. Пятнадцать лет работы. Жизнь, заключенная в слова.

Наилучшей службой моим опытам будет их освобождение. Наивысшая почесть — предать их огню, все до единого обратить в пламя. Я приветствую духов, которые возникнут из огня, благословляю и благодарю их всех, освобождаю их — и освобождаю себя, чтобы снова полностью войти в настоящее, чтобы каждое мгновение моей жизни стало действием силы.

Итак, вот я, и вот моя законченная книга, моя работа на Восточном пути. И я уже приступил к работе на Южном пути. Снова. Полный круг, соответствующий Волшебному Кругу. Четыре основных направления компаса, четыре ступени развития сознания, четыре времени года. Бесконечный круг, цикл, уроборос.

Но я понял и кое-что еще. Что из всех моих опытов, из всех путешествий по Земле и сквозь Землю, из всех испытанных мною чувств самое святое — моя любовь к ней. Это совершенная истина. Нечто такое, что можно испытать, но нельзя высказать.

Что же я все-таки искал? Что, в конце концов, представляет та сила, которую я обрел в своих странствиях?

Я могу обратиться к Природе во мне, могу видеть невидимое, могу летать вне своего тела,

могу научить других этим искусствам, но все же высшим состоянием сознания, Божеством во мне является то, что загорается в моем животе, разливается по всему телу, озаряет мое «Я» целительным светом, когда я смотрю на нее.

Я понял, что страницы из переплетов нужно выдирать, если я хочу, чтобы к утру ничего не осталось. Чем старее страницы, тем лучше они горят. И все же мне чудится, что пламя как будто неохотно, нерешительно прикасается к самым последним, самым давним, первым страницам. Наверное, это мое воображение.

Что еще остается?

Пишу эту последнюю фразу и надеюсь, что запомню написанное, прежде чем оно присоединится к остальному, — ведь это, пожалуй, наилучший способ закончить церемонию и закончить книгу.

У меня было решительное намерение написать последнюю фразу и бросить ее в огонь. Это создало бы драматическую ситуацию. Но, как сказал однажды Антонио, ритуал при полном самосознаини никакой не ритуал, и когда эта последняя, вырванная из дневника страница приблизилась к огню, моя рука дрогнула. В то короткое мгновение, когда я удивился, почему она дрожит, я услышал зевок.

Я обернулся и увидел ее. Она стояла в дверях гостиной и держала на руках сына. Его голова покоилась у нее на плече.

Полусонный, полубодрствующий, между двумя мирами и на руках у матери.

Я понял, что мои странствия лучше отмечать в начале, чем в конце.

Я бросил страницу в огонь, встал, опустил маленькую золотую сову в карман и направился к своему семейству.