Четыре стороны сердца
Шрифт:
– Ладно, живи как хочешь, – объявил он в конечном счете.
И его отпрыск, в полном восхищении, продолжал демонстрировать шлюхам свои прекрасные манеры. Только позже, встретив Мари-Лор, он почувствовал себя несчастным – влюбленным и несчастным, – более озабоченным чужой, а не своей собственной жизнью, но не таким уж несчастным оттого, что не разделял жизнь предмета своей любви.
Эта любовь была не так уж важна для Мари-Лор, разве что в той части, что касалась ее самой. А ведь ее собственные родители – Квентин и Фанни Кроули – всю жизнь любили друг друга, показывая дочери пример идеальной близости, страсти и нежности. Тем не менее Мари-Лор явно презирала их за это. Да и сами они как будто инстинктивно сторонились дочери, более того – побаивались ее.
Гибель
Если сам он не уловил связи между этими двумя событиями – смертью одного мужчины и интересом к другому, – то лишь потому, что не пожелал этим озадачиваться; даже Фанни и та отвела глаза, когда он попросил руки ее дочери; даже его друзья тут же заговорили о другом, поздравив его так небрежно, словно он собрался куда-нибудь уезжать – например, в Африку, на военную службу. Словно ему оставалось лишь очнуться и отменить свое решение. Людовик ясно это почувствовал, но не стал вникать в их резоны, ибо он обезумел от любви. А Мари-Лор в этот момент хватило ума или рассудочности, чтобы удержать своего воздыхателя, проявить к нему внимание и сделать так, чтобы никакая другая девушка, никакая другая женщина не завладела нежным, чувствительным, богатым бездельником Людовиком Крессоном. Впрочем, тот, изголодавшись по родительской любви в детстве, а по женской – в отрочестве, на самом деле был легкой добычей; он грезил о любви, как нелепый Тристан былых веков.
Однако это безоглядное чувство, которое обеспечивало ему успех у большинства друзей, обеспечило ему же полное и решительное презрение Мари-Лор. Она смотрела на жизнь как на борьбу. Одному из них надлежало взять в их семье бразды правления, и это будет Мари-Лор, только она одна. Физическая любовь вызывала у нее брезгливость, скуку и боязнь, хотя идеальный любовник, каким был Людовик, демонстрировал чудеса пылкости, терпения и нежности, мечтая о том, чтобы создать с Мари-Лор супружескую пару, подобную ее родителям, – пару, где один опирался на другого, пару, состоявшую из двух половинок, как яблоко Платона [3] , но навеки слитых воедино.
3
Древнегреческий философ Платон в диалоге о любви «Пир» словами комического поэта Аристофана ввел в нашу жизнь понятие о двух половинках яблока. Согласно Аристофану, некогда люди состояли из двух половинок – мужской и женской, звались они андрогинами, или «мужеженами», и обладали огромной силой. Но, возгордившись, они решили покорить Олимп, за что навлекли на себя гнев Зевса, который приказал своему сыну Гефесту разрубить их на две половинки. С тех пор эти половинки разыскивают друг друга.
2
Лестница зазвенела под четкими, размеренными шагами: одна ступенька – так! Две ступеньки – так-так! Площадка – так-так-так-так! – Казалось, сама юность шествует под мерное насвистывание (хорошего вкуса, ибо это была мелодия Фреда Астора [4] ). Следующие два марша – и юность набрала еще лет тридцать, приняв облик Филиппа Лебаля, очаровательного брата Сандры, который после долгой карьеры обольстителя и тунеядца все чаще и чаще наведывался к своему зятю Анри, – Филиппа Лебаля, который всегда ненавидел деревню, но вот уже лет пять как держал это мнение при себе.
4
Фред Астор (1899–1987) – американский актер, танцор, хореограф и певец, звезда Голливуда, один из величайших мастеров музыкального жанра в кино.
Это был красавец-мужчина или, по крайней мере, бывший красавец, о чем он всегда думал либо с гордостью, либо с горечью, смотря по обстоятельствам. Высокий, стройный, аристократичный
5
Эррол Флинн (1909–1959) – знаменитый голливудский актер австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930–1940-х гг.
6
«Jet People» – американский глянцевый журнал, посвященный светской жизни и знаменитым людям, основан в 1951 г.
– В семье! Наконец-то я в кругу семьи! – воскликнул он, открывая объятия Сандре и Людовику.
И он бросил на этого последнего любящий, но вместе с тем опасливый взгляд. Безумие названого родственника ничуть не стесняло его, но было признанным фактом, – так ему объяснила сестра, хозяйка дома.
– Да ты совсем молодцом, Людовик! – объявил он полувосхищенно, полуудивленно. Людовик ответил ему усталой улыбкой.
– Спасибо, – сказал он.
– Я просто счастлив тебя видеть!
На что Сандра тут же отозвалась возгласом, обращенным к брату:
– До чего ж ты красивый!
И хотя красота Филиппа – единственное его богатство – блекла с каждым его новым визитом, сестра не могла не упомянуть о ней.
– А, вот и вы наконец, – добавила она, увидев Мари-Лор, которая грациозно спускалась со второго этажа по лестнице, все в том же платье, что и днем, но украшенном к вечеру брошкой; Людовик что-то не помнил, покупал ли он ее, да и вряд ли он был способен подолгу задерживаться на какой-нибудь мысли.
А Филипп бегло взглянул на драгоценное украшение своей названой племянницы, потом на Людовика и, увидев два безразличных лица, ограничился улыбкой.
Всех взбудоражило появление Анри Крессона.
– Сандра, дорогая, вас не затруднит, если мы сегодня поужинаем чуть раньше? Потому что, во-первых, я устал и проголодался, а во-вторых, мне обязательно нужно посмотреть теледебаты между двумя типами: один – профсоюзный деятель, другой из объединения предпринимателей, – похоже, там обстановка накаляется, – объявил он с саркастической усмешкой, неизменно сопровождавшей его разговоры о политике.
– Ну разумеется, разумеется, все уже готово. Давайте сейчас же сядем за стол, и Мартен начнет подавать.
Хаос, царивший в гостиной, ничуть не смущал хозяина дома, но он категорически отказывался преодолевать различные препятствия, чтобы достичь своей цели – кабинета, расположенного в дальнем конце помещения. И потому потребовал, чтобы для него – лично для него! – расчистили нечто вроде коридора – узенького прохода, освобожденного от всякой мебели и прочего хлама; в противном случае любая вещь, попавшаяся ему под ноги, тут же отшвыривалась прочь мощным пинком, так что какой-нибудь марокканский пуфик вполне мог приземлиться на готический сундук.