Четыре сына доктора Марча. Железная роза

Обер Брижит

Сегодня, пока я читала, кто–то поднялся по лестнице. Я одним прыжком влетела в ванную и тут же принялась ее надраивать — теперь она в кои–то веки сияет никелем, эта ванная… Но никто не вошел, именно это меня и пугает. Очень пугает.

Я решила, что этот дневник послужит свидетельскими показаниями. Буду записывать все, что происходит. Пока не загоню в угол этого м… Нет, хватит грубых слов, побольше шика и хорошего тона: Джини, девочка моя, ты приняла решение стать Шерлоком Холмсом и для начала прекратишь дымить как паровоз.

Так вот: следить за

Карен. Если я буду все время торчать поблизости, он не посмеет. Хотя, может быть, посмеет — подпалить, к примеру, меня, раз для отвертки я так уж ничтожна. Как бы там ни было, я увижу, кто именно будет околачиваться поблизости.

Мучит меня один вопрос… может, это шутка? Нет. В газетах про убийство в Демберри напечатали только на следующий день после их возвращения, а я уже все знала из этих записок. Хочется купить себе пушку. В саду какой–то шум. Пойду взгляну.

Внизу пробежала какая–то тень. Но это, наверное, собака. Полночь, пора спать. Ничего больше не слышно. Наверняка это была собака.

Карен мертва.

Сегодня утром явилась полиция. Они нашли ее в саду. В мусорном бачке. На тело, похоже, и взглянуть страшно. Оно было накрыто одеялом, а ее мать выла, — никогда не слышала, чтобы так выли. Отец, когда ему сказали, потерял сознание. Ее нашел Боб, мусорщик.

Сначала его вывернуло наизнанку, потом он заорал; ему они тоже сделали укол.

Идет дождь. Глупо замечать, что идет дождь, когда только что погибла девочка. Но дождь идет. Мне холодно. Хотелось бы уехать отсюда. Но такое чувство, будто я должна остаться.

Почему он не написал об этом? Почему, почему, почему?!! Хорошенький день рождения… Какой ужас! Он–таки устроил его себе: хорошенький день рождения.

Вот уже два часа я сижу здесь, курю и смотрю на дождь. В доме совсем тихо. Все сидят в своих комнатах. Вчера вечером я была пьяна. А сегодня утром Карен была мертва.

Старушка сидит на прежнем месте. Что–то бормочет сквозь зубы и качает головой. Вяжет покрывало для дивана в гостиной. Впрочем, она совсем и не старая. Всего–то на каких–нибудь пятнадцать лет старше меня. Не хотелось бы мне через пятнадцать лет стать такой же!

Я не знаю, что мне делать. Нужно хоть с кем–нибудь поговорить. Со священником? Не доверяю я им. «Тюремный поп, обритый лоб…»

Когда явились фараоны, я жутко струхнула. Они очень внимательно меня разглядывали. «Если вы что–нибудь видели, — сказал длинный, — нужно дать свидетельские показания». — «Ничего не видела». — «Ну что ж, тем хуже…» Для меня это ничем хорошим не пахнет. Если они наведут справки, я пропала.

2. ВЫХОД НА ПОЗИЦИИ

Дневник убийцы

Полагаю, кто–то читает мои записи. Если ты сейчас читаешь эти строки, то — кто бы ты ни был — поберегись. Поберегись, потому что я доберусь до тебя.

Дневничок мой дорогой, тебе же не понравится, если кто–то будет заглядывать в тебя без моего позволения, проводить пальцами по твоим строчечкам, касаться твоей бумаги, грязными руками ласкать мои следы, оставленные на тебе. Дневничок мой дорогой, я крепко прижимаю тебя

к своей груди, к своему… Никто тебя не тронет.

Сегодня я доволен, очень доволен. Топор до блеска чист, я убрал его в гараж.

Весь квартал размазывает сопли. Говорят, что преступление совершил садист. Когда она умерла, я сунул в нее топорище и загнал его как можно глубже.

Если ты сейчас читаешь эти строки, то, может быть, кое–кто заглядывает при этом тебе через плечо. Я, может быть, тут и, может быть, сейчас перережу тебе горло. Ха–ха–ха!

Нынче ночью, проходя через сад, я увидел в окне Джини. Эх, Джини, вечно ты смотришь туда, куда не следует…

А к малышке в окно я поскребся совсем тихонько. Она встала с постели, подошла, глаза ее сияли. Ночная рубашка коротенькая, груди болтались перед самым моим носом…

Мама подарила нам красивые блейзеры цвета морской волны с позолоченными пуговицами. Джек играл на фортепьяно, мы хлопали ему.

Пели «Happy birthday to you», и я подумал о Карен. Когда погасли свечи, я принял решение.

А думать о том, что кто–то может читать эти строки, мне и в самом деле неприятно.

Дневник Джини

Полиция опять приходила. Снова всех допрашивали, и меня тоже. Похоже, ничего у них не клеится. Мать Карен все время плачет, за покупками для нее ходит соседка. А я не плачу, глаза у меня сухие. Уже лет десять по меньшей мере, как не плачу.

Сегодня утром, пока чистила картошку, попыталась все обдумать. Не понимаю, как он догадался, что я читала эту мерзость, которую он именует «дневником». Когда думаю о том, что он к этой тетрадке прижимал свой… Неужели я и теперь буду это читать? Но нельзя же оставаться здесь, ничего не зная о том, что он замышляет. С другой стороны, буду я что–то знать или нет — я ничего не смогу сделать.

Сегодня ни капли не выпила. Руки дрожат. Перечитываю свою тетрадь, и создается такое впечатление, что я сошла с ума. Может, взять эти записи, снять с них фотокопию… Какая же я глупая! Нужно всего лишь порыться в их вещах и посмотреть, у кого из них такой же почерк. Джини, девочка моя, ты бываешь само совершенство, когда захочешь! Но если он увидит, как ты роешься в его вещах… Ну даже если и так — что из того?

Пойти в полицию с записками и образцом его почерка («образец почерка» — звучит шикарно это, Джини…). Только вот если я пойду туда, то схлопочу себе положенные два года, а этого мне не хочется, не желаю я опять в тюрягу. Остается сидеть сложа руки и любоваться, как подыхают невинные девчушки.

Не знаю, что делать. Пойти заглянуть в спальню боюсь — ведь он может следить за мной. Два года как минимум: старая ведьма Фик заставит их вытянуть из меня как можно больше, а с моей судимостью… Наверное, можно было бы отправить все по почте…

Кто–то стоит у меня под дверью. Точно. Слышно, как он дышит. Чье–то дыхание по ту сторону двери. Дверь заперта на ключ, бояться мне нечего. Теперь уже ничего не слышно, — может быть, мне почудилось. Куда бы спрятать эту тетрадь? Нужно найти новый тайник.