Четыре времени года
Шрифт:
Отец вырос человеком редкой дисциплины. Он не понимал и до сих пор не понимает, как это можно допоздна гулять, если с утра тренировка. Он продолжает жить в том же режиме, в котором жил всю жизнь. Он ложится около десяти, встает между четырьмя-пятью часами утра. И обязательно спит днем. На даче он будит нас в десять утра. Мы приезжаем на один день и, конечно, хотим спать, ведь и Володя, и я — ночные птицы, к тому же дуреем от чистого воздуха. Отец сидит за столом, не ест, ждет нас, потому что редко видимся, мало общаемся, а ему хочется быть в курсе наших дел, он уже шесть часов отработал, пока мы спали, и готов завтракать.
Фантастический у него заряд энергии, просто фантастический.
Как отец проводил тренировки! Я ходила на них, как на спектакли.
Наш
Его характер не позволял ему выслушивать ничьих советов, если они исходили не от профессионалов. Так, он испортил отношения со многими журналистами. Его
Не любили за неуживчивость, но переделывать он себя не собирался. Для него попытки людей, не имеющих отношения к хоккею, вмешиваться и давать руководящие указания были как красная тряпка для быка. Дело он свое знал и знает по сей день — я сужу по его работе в организации всесоюзного детского турнира «Золотая шайба». Но и этого всесоюзного турнира ему, как оказалось, мало, он у нас во дворе организовал детскую хоккейную команду. Проводит занятия три-четыре раза в неделю, заливает лед. Мальчишки каждое утро, как это у отца принято, в половине седьмого, делают зарядку. Зачем ему все это? Летает по всей стране, пропагандирует «Золотую шайбу», пишет для детей учебники, собирает детских тренеров, тренеров непрофессиональных, устраивает им семинары. Такой неуемности в своей профессии я не встречала. Отец для меня — эталон тренера. Эталон во всем, но прежде всего в «абсолютном слухе» на спорт. Он, хоккейный тренер, делает мне, тренеру по фигурному катанию, очень тонкие и верные замечания, причем видя мои работы только по телевизору.
У отца была редкая тренерская интуиция. На чемпионат мира в Любляне, в конце шестидесятых годов, не хотели брать Евгения Мишакова, но отец заявил, что верит в этого хоккеиста и что Мишаков способен забить решающий гол. И Мишаков действительно забил самую важную шайбу, после чего бросился обнимать отца. Женя весь был как из железа: ноги железные, руки железные, спина... Короче, он так сжал в объятьях своего тренера, что чуть не сломал ему ребра.
Я знаю одно. Отец абсолютно честный человек. Он никогда не отдаст игру. Он может ругаться, ругаться страшно, потому что не терпит халтуры. Утвердилось, что у Тарасова тяжелый характер. Насколько он тяжелый, знаем только мы, и прежде всего мама. Для остальных отец был только требовательным и справедливым, так как ничего не устраивал для себя, а заботился лишь о спорте и о команде.
В 1972 году в Саппоро я была на первой своей Олимпиаде как тренер, а отец, как позже выяснилось, на последней. Мы почти с ним там не встречались, хотя я бегала на матчй, но к нему не заходила. Я и сама не люблю, когда меня отвлекают во время турнира, потому что не должно распыляться внимание тренера в дни соревнований. Хоккейная сборная СССР в Саппоро победила, считали, что в Москве его ожидают награды, но наград не дали, а в следующем сезоне он попрощался с командой. Я до сих пор не могу понять, почему это произошло, и когда вспоминаю, как отец уходил из хоккея, начинаю плакать. Он не доработал. Для себя он, может быть, даже и перетрудился, но для хоккея не доработал. Как могло такое случиться? Ему было пятьдесят четыре года, а по духу двадцать пять. Отец тяжело переживал свою отставку. В тот год родители купили дачу, чтобы отец мог заняться чем-то другим. Но он не успокоился. В прошлом году ездил читать лекцию в Китайскую Народную Республику, в Корейскую Народно-Демократическую Республику, снялся в учебном фильме, который делали в Финляндии. Я видела, с каким вниманием его слушали канадские
Раньше, когда отец тренировал, мы ходили на хоккей. Мама не пропускала ни одного его матча в Москве. Теперь уже не ходим. Возвращались домой вместе с папой. И если матч удался, не передать словами, с каким настроением мы его ждали у служебного входа! А если проигран — у нас словно похороны. И так в неделю два раза.
В момент возвращения отца, как и раньше, наш дом затихает. К этому привыкли. У нас в семье я как тренер, со всеми моими чемпионами, не имею, конечно, того веса, как отец. Да это и понятно. Он Эверест среди тренеров, и сравниться с ним мало кому дано.
Когда прежде он приезжал со сборов или соревнований, все в доме сразу подчинялось только ему, его настроению, его желаниям. Дома он бывал не часто, и каждый старался сделать ему что-нибудь приятное. Готовили его любимое пюре, впрочем, он и сам часто возился с едой и, когда бывал дома, обычно кормил нас с Галкой перед отправкой в школу. И если даже он ставил на стол не любимое нами блюдо, все равно это съедалось без звука до конца.
Два раза я видела, как отец плакал.
Первый: когда мы перевернулись на машине. Ехали с юга. Помню, как рассыпались по шоссе помидоры. Машина выскочила на кусок дороги, залитый маслом, отец ее удержать не смог. Мне было семь лет. Я спала на заднем сиденье, поэтому и влетела головой в дверную ручку. Больше никто не пострадал. Я очнулась не сразу, сотрясение мозга получила тяжелое, голова вся была залита кровью, платье тоже, а отец лежал на переднем сиденье и рыдал.
Второй: после того знаменитого матча ЦСКА — «Спартак» на чемпионате страны 1969 года, где он показывал на секундомер, объяснял, что период уже закончился, его не слушали. Он отказался выводить команду доигрывать встречу, и через день с него сняли звание заслуженного тренера. Он сидел дома один, я вошла случайно, отец плакал. Это было очень тяжелое время. Помочь отцу мы ничем не могли. Сильным людям вообще трудно помочь.
Мне кажется, все свои способности он развил в себе сам. Но не на пустом месте, основы их заложила его мать, Екатерина Харитоновна. Моя бабушка была удивительно талантливым человеком, она хорошо шила, вязала, готовила. Без единой ошибки и очень интересно писала. Бывают золотые руки, так бабушка полностью относилась к этой категории людей. Без всякого образования, она в любом деле, за которое бралась, достигала многого. Этот талант всегда добиваться успеха бабушка и передала отцу. Но то, чего он достиг, он достиг в равной степени талантом и трудом. Мне пришлось легче-— отец дал много советов. Главный — не начинать тренировку без заранее написанного плана и записывать для себя абсолютно все, что может пригодиться в тренерской работе.
Напомню, что на каждую встречу в любом турнире отец выходил, как на последнюю. Потом он учил меня: «Каждое соревнование — финальное. Ошибки надо исправлять в тот же день, откладывать на завтра нельзя. День должен быть использован для работы максимально. Никогда не стесняйся учиться. Учиться у других тренеров, учиться у спортсменов. Каждый день должен приносить новые знания — тогда тренировка не будет утомительной ни для спортсмена, ни для тебя. И каждый день твои ученики должны быть лучше, чем были вчера. Это и есть творческий процесс у тренера — все выше и выше».
На тренировку он ко мне пришел всего один раз, я тогда работала с Родниной. Увидев, что я вышла на лед без коньков, он молча отсидел всю тренировку и, не прощаясь, ушел. Я долго не знала, как к нему подступиться. Он со мной разговаривать вообще не хотел. И он был прав. Потому что коньки — это наш инструмент.
Советы отца помогли мне, как ни странно, больше всего тогда, когда я уже считала себя опытным тренером. И если мне по наследству достался еще и железный отцовский характер, то это проявилось в одну из самых критических минут моей жизни — во время зимней Олимпиады 1980 года.