Четыре всадника
Шрифт:
В размышлениях Бофранк наматывал на палец прядь своих длинных волос, которые стали почти совсем седыми. Внезапно заметив это, субкомиссар понял, как изменился внешне. Мало того, что он утратил персты, — лицо его, приученное в свое время к кремам и пудрам, избороздили морщины, глаза ввалились и словно бы немного выцвели, и вот теперь волосы поседели…
— Что вы так печальны, хире Бофранк? — спросил старичок-алхимик, поравнявшись с субкомиссаром.
Базилиус Кнерц не терял присутствия духа — на ночлегах он рассказывал различные поучительные истории или же объяснял повадки
— Печален, ибо не вижу причин для особой радости, — отвечал Бофранк.
— Радость, хире Бофранк, можно изыскивать во всем, что лицезреешь. Вот сосулька свисает с еловой лапы — посмотрите, сколь красива она, словно труба в органе собора! А ведь сотворено сие водою, морозом и ветром без какого-либо участия рук человеческих! А вот проскакал заяц и оставил свои следы — куда бежал сей забавный зверек и зачем? Смотрите, вон солнце светит сквозь тучу, и от вида его сразу становится теплее, ночной сумрак отступил — как не порадоваться?
— Славно вам жить на свете, хире Кнерц! — засмеявшись сказал Бофранк — Должно быть, оттого и прожили вы столько лет, и дай вам бог прожить еще столько же!
— Вы можете смеяться, но я и собираюсь, — поведал отставной принципиал-ритор с весьма гордым выражением лица. — Не раз уже писано, что жития человеческого легко может быть сто пятьдесят лет, а все, что отымается от этого срока, отнимает сам человек. Дурные привычки, невоздержанность, склочность характера, зависть — все это вычитает годы из нашей жизни. Так что правда ваша — доброму человеку, каковым я, несомненно, являюсь, и жизнь отпущена долгая и добрая.
— А я, хире Кнерц? Я — добрый человек? — спросил субкомиссар, пригибаясь, чтобы вытянувшаяся над дорогою заснеженная ветвь не задела его.
— Вы? — Старичок пригибаться не стал, ибо был заметно ниже Бофранка. — Вы, хире Бофранк, человек, возможно, предобрый. Только жить вам сто пятьдесят лет вряд ли придется…
Сказано это было с грустью, и субкомиссар не стал далее огорчать милого старичка и спрашивать, почему тот так думает. Он и сам чувствовал, что жизненный его путь близок к завершению, однако не терял надежды, что все еще может перемениться к лучшему.
На исходе третьего дня показалась Башня Эз. За нею заканчивалась Северная Марка и начинались ничейные земли, за которыми, однако, вполне успешно жили себе остров Ледяной Палец и поселение Гельдерле. Грузная и уродливая башня выглядела совершенно безжизненной, но Бофранк надеялся встретить здесь гарнизон во главе с лейтенантом Кулленом.
Однако ж распахнутая настежь дверь подтверждала самые мрачные ожидания, и, войдя внутрь, Бофранк остановился в смятении.
Теперь уже трудно было угадать, что же случилось в Башне Эз. Солдаты гарнизона лежали внутри, и тела их были смяты и изломаны неведомою силою, вокруг было разбросано оружие, и все сплошь было покрыто
— Они все мертвы… — прошептал в ужасе Мальтус Фолькон. — Кто же мог содеять сие?
— Полагаю, Проктор Жеаль, — сказал Рос Патс.
— Но зачем?
— Чтобы усмирить свой гнев, — предположила Гаусберта. Она переходила от мертвеца к мертвецу и склонялась на мгновение над каждым, рисуя в воздухе рукою некие черты и знаки. — А гнев сей велик, и сила Люциуса велика, она куда больше, нежели я предполагала. Ах, глупцы! Зачем потревожили они полузабытый дух, зачем призвали его, зачем поклонялись ему, зачем пролили кровь?!
— А что если он сейчас здесь и перебьет всех нас?! — вскричал донельзя испуганный Оггле Свонк, тоже вошедший в Башню вместе со всеми.
Он принялся озираться, но Гаусберта успокоила его словами:
— Он так близко к вожделенной цели, что не станет задерживаться. Полагаю, на острове, подле Тройного Креста, он надеется справиться с нами без особенного труда. Садитесь же на коней, поспешим.
— Недурно бы взять немного припасов, мертвым они все одно ни к чему, — буркнул нюклиет.
Погрузив в сумы мерзлое мясо, найденное в кухонном ларе, спутники молча покинули мертвую Башню. Субкомиссар пообещал себе, что на обратном пути, коли останется жив, позаботится об упокоении тел, сейчас же сделать что-либо с ними, окоченевшими и примерзшими к полу, было невозможно.
Между тем ощутимо холодало, хотя, сколько помнил Бофранк, должно было, напротив, становиться теплее под влиянием теплых морских течений и незамерзающих источников. Но то ли течения ушли в иные моря, то ли источники иссякли либо остыли… Дрожа и кутаясь во всю одежду, что нашлась в сумках, отряд добрался до развалин крепости, в которой Бофранк некогда провел ужасную ночь и потерял всех лошадей.
— Крепость Сольн, — сказал старичок Кнерц, как обычно проявляя недюжинные познания в вещах совершенно неожиданных.
— Ночевать здесь не стоит, — предостерег Бофранк и поведал, что случилось с ним и с его спутниками.
— Вот как… — пробормотал принципиал-ритор, выслушав рассказ. — Надобно сказать, что крепость эта стоит здесь очень давно и помнит людей, веровавших в богов, чьи имена уже забыты. Что сталось с теми людьми — неизвестно, однако ж крепость в одночасье пришла в запустение, а погода и ветер завершили разруху.
— Но на улице мы замерзнем, — заметил Рос Патс, — а в какой-либо из уцелевших комнат, коли развести в ней костер, все же можно будет сколько-нибудь согреться. Да и потом, разве лучше оставаться на улице?..
— Я предупредил вас; делайте как знаете, — отвечал Бофранк, пожимая плечами. — Хотя, по всему, нужно бежать этого гиблого места!
От разбитых ворот теперь уже совсем ничего не осталось. Зато караульное помещение слева сохранилось в целости — вместе с очагом и дымоходом. Уцелела и дверь, окованная железными полосами, подле которой провел жуткую ночь Хаиме Бофранк.