Четыре жизни ивы
Шрифт:
Я крутил педали и смотрел на родной город с жадностью сбежавшего из ада грешника, но постепенно удовольствие от сияющего солнца и неизменно голубого неба рассеялось. В голову пришла ужаснувшая меня мысль: что, если в сентябре я ошибся, вступив в борьбу, и всё, что было сделано, тщетно? Неужели я сражался во сне за иллюзорную мечту? Ведь безразличный ко всему мир продолжает жить, как жил.
Свет заходящего солнца освещал мой дом и тонкий слой угольной пыли, много лет скапливавшийся у входной двери. Наша семья жила на третьем этаже, в конце длинного, без окон, коридора, освещённого рядом закоптившихся лампочек. Наш дом был населён преподавателями, врачами и
В коридоре валялись угольные брикеты, велосипедные колёса и тазы, стояли детские коляски. На растрескавшихся стенах висели связки лука и перца, мешки для стирки и кухонная утварь.
Кто-то зажёг огонь и суетился у плиты. Соседка готовила обед мужу, коллеге моих родителей, у которого было ночное дежурство в больнице. В кипящем масле жарились овощи. Я хотел пробраться незамеченным, но ничего не вышло.
— Где ты пропадал столько дней, Вэнь? — воскликнула она.
В этом тесном, похожем на муравейник доме секретов не существовало. Я раздражился, но постарался быть любезным и улыбнулся, чтобы не разозлить жену коллеги моих родителей.
— Болел… — невнятно пробормотал я.
Женщина следила за сковородкой и не смотрела мне в лицо, а потому проглотила мою ложь.
— Болел? Бедный мальчик! Где же ты ночевал? В школе? Нужно было дать нам знать. Мы бы приехали за тобой на «скорой помощи». Какой ты бледный. Иди и немедленно ложись. Я зайду тебя посмотреть.
Я поторопился уйти.
Открыл дверь и уже собирался лечь, но тут увидел отца.
У нас с ним были особые отношения. Он воспитывал меня с суровой нежностью, но обращался со мной, как с равным, и всегда находил время, чтобы выслушать.
Отец был для меня примером мужской прямоты. До Освобождения он учился на медицинском факультете Пекинского университета, дал клятву верности Коммунистической партии и работал на секретные службы. Когда родился новый Китай, государство послало моего отца в Москву, где он стажировался у одного из крупнейших советских докторов. Отец мог остаться работать в Москве, но отказался и вернулся на родину.
Он был знаменитым хирургом, страстно любящим своё дело, требовательным к себе и великодушным к другим. Отец был моим идолом, но вот уже год и без всякой на то причины я страдал от его недостатков. Отец казался мне слишком добрым и слишком несгибаемым. Его участливость граничила с наивностью и раздражала меня. Мне бы хотелось услышать, как он жалуется на жизнь, но ему всегда удавалось довольствоваться малым и честно исполнять изматывающую работу.
Отец не ведал, что значит «развлекаться». За семнадцать лет он ни разу не сделал мне воздушного змея и всего один раз сводил в зоопарк. На вечерней прогулке он никогда не шутил, но вёл душеспасительные беседы, внушая, что нужно быть честным и благородным.
Отец
— Даже совершая культурную революцию, — говорил он, — нельзя забывать об учёбе. Кто, как ты думаешь, будет строить социалистический Китай через десять, через двадцать лет, когда поколение твоих родителей состарится? Сегодняшняя молодёжь станет опорой завтрашнего дня. Не забывай о своей ответственности, ты понесёшь будущее страны на своих плечах. Без прочных знаний ты не сможешь участвовать в модернизации Китая.
Я опустил голову. В глубине души я был с ним согласен. Но отцовская мудрость раздражала меня именно потому, что он всегда оказывался прав, а я хотел научиться противостоять его дару убеждения.
— Но вы забыли о классовой борьбе, отец! — воскликнул я. — Под угрозой весь социалистический строй! Если не устранить контрреволюционеров, страна никогда не обретёт мира и мы ничего не сможем построить. Осознайте неотложность нашей борьбы! Отец взглянул на меня с удивлением:
— Ты прав, о классовой борьбе забывать нельзя. Но ты слишком молод и не умеешь отличать друзей от врагов. Ты ничего не понимаешь в политических вызовах. Посвяти себя учёбе.
— Ваш пессимизм опасен! — возмущённо возразил я. — Наш Председатель написал красным охранникам лицея при университете Цинхуа, чтобы поддержать их борьбу с пороком. Сегодня занятия приостановлены. Знания важны, но главное — это Революция.
— Ты собираешься изменить мир, а сам дерёшься с товарищами? Это и есть твоя культурная революция?
Вопрос прозвучал неожиданно. Из соседней комнаты вышла моя мать, она с трудом сдерживала гнев.
Я чувствовал, что меня загнали в угол, и молчал.
— Почему на тебе чужая рубашка? — продолжила допрос мама. — Где твоя одежда? Что у тебя на голове? Ты ранен?
— Нет, ничего, мама. — Я свернулся клубком на кровати и прикрыл голову рукой.
Моя мать была дочерью знаменитого врача и стала коммунисткой, разочаровавшись в старом Китае, где феодальные пережитки соседствовали с худшими чертами колониального режима. Учёба в университете дала ей, как и большинству девушек из хороших семей, внутреннюю свободу и сделала чуточку слишком восторженной.
Она протянула ко мне руки, но я не шевельнулся. От обиды у неё на глазах показались слёзы.
Мама без конца читала и перечитывала русские романы и плакала над судьбами любимых героев, чем безумно меня раздражала. Её чувствительность выводила меня из себя.
В душе мне хотелось броситься к ней и умолять о прощении, но вместо этого я напрягся и ударил кулаком по кровати, потом вскочил и пошёл к двери.
— Куда ты? — спросил отец.
— Я ухожу!
— Останься дома. Забудь все эти ненужные бредни, умоляю тебя!
Я оглянулся. Отец поднялся со стула. Мать стояла рядом с ним. Ночь окутала их своим густым покрывалом. Поражённые скорбью, они напоминали два чёрных изваяния.
Вернуться к ним значило бы отринуть Революцию, отвернуться от них — уничтожить самых любимых на свете людей. В это мгновение главным моим чувством была ненависть — к себе, к родителям, давшим мне жизнь, к судьбе, разрушившей наш союз.
Я повернул ключ, рванул на себя дверь и выбежал в коридор, где соседи готовили ужин. Чад, резкие запахи, обрывки фраз кинулись мне в лицо. Я споткнулся и кинулся прочь, даже не посмотрев, что именно опрокинул, кубарем скатился по лестнице и толкнул створки ворот.