Четыре жизни. 1. Ученик

Полле Эрвин Гельмутович

В детстве многотомные собрания сочинения меня отталкивали, стоят себе на полках и стоят. Осторожно (неохотно читал) относился к классике, особенно рекомендуемой школьной программой. Прочитал рекомендуемые выдержки в хрестоматии и достаточно. В студенческие годы нутром ощутил ущербность собственного интеллекта. Приезжал в Талды-Курган на каникулы, на лечение, садился на кушетку и читал собрания сочинений от первого тома до последнего, благо ТВ в те времена не отвлекало. Драйзер, Лондон, Вересаев, Мопассан… (в пределах 10–12 томов) проглатывались нормально. Многотомные собрания Золя, Бальзака, Стендаля, Голсуорси к 18–20 томам невозможно было читать, Ругон-Макары или Форсайты начинали «сидеть в печёнках». Чтение классиков от начала до конца без отвлечения на другое чтиво нельзя рекомендовать молодому читателю, но я ощутил положительный эффект.

Много

раз в молодости я брался читать Достоевского. Отдельными книгами. Единственно с удовольствием прочитал «Идиот», всё остальное («Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Унижённые и оскорблённые»…) читал с трудом, понимая необходимость и заставляя себя через силу. Кино— и театральные постановки всегда смотрел с большим интересом и удовольствием. Похоже, не хватало (не хватает) культуры восприятия сложного чтения с крупными вставками рассуждений о нравственности и совести. Кстати, нечто подобное происходило со мной, когда читал рекомендованные школьной программой произведения Аксакова и Тургенева с обильным описанием природы или Гончарова с его неспешными рассуждениями. Позже узнал, что у Тургенева кроме «Записок охотника» есть отличные вещи, но школьное навязывание отбивает желание брать в руки рекомендованных классиков. Думаю, это очевидные пробелы обучения и воспитания. Да и откуда в глухих провинциальных школах, где «правил бал» инспектор отдела народного образования, могли быть глубоко образованные преподаватели литературы. О происхождении папы и мамы я уже упоминал, оказать какое-то серьёзное влияние на освоение мной классики они не могли даже при желании, но всегда старались создать условия, чтобы я больше читал. И за это им большое спасибо.

1962 г. Севастополь. Сапун-гора. Я в центре на танке.

1962 г. Симферополь. Памятник танкистам. Я слева.

Из общепризнанных классиков, произведения которых я запланировал просчитать полностью — Лев Толстой. Конечно, «Войну и мир», «Анну Каренину», «Севастопольские рассказы», «Воскресение» я прочитал ещё в школе, причём наиболее сильное впечатление произвело именно «Воскресение». Случайно увидел потрясающие дневники Льва Толстого, мечтаю о полном собрании сочинений Толстого, имеющийся в домашней библиотеке 22-х томный Толстой, является адаптированным суррогатом. Когда-то, на заре революции Ленин брякнул, что Толстой является её зеркалом. Полнейшая чепуха! Однако принято решение об издании Толстого без купюр. Последыши Ленина учуяли, «народ может неправильно понять» многое из написанного великим мыслителем, начали тормозить с помпой начатое издание, тома становились всё тоньше, затем появились сдвоенные, причём очень малым тиражом. Грандиозный проект не состоялся. В 90-е объявлено о подготовке действительно полного издания Толстого. Не исключаю, нынешний политический ветер вновь приведёт к срыву проекта, причём формальные причины могут быть разные, скажем, финансовые.

Летом 1961 г. по блату, через мужа бабушкиной племянницы Генриха (начальник строительства курорта «Боровое») попал на одноимённый курорт в Кокчетавской области, лечил радикулит грязевыми ваннами в специализированном санатории «Щучинский». Много впечатлений помимо лечебной грязи.

Брал лодку и катался один по великолепному Щучьему озеру. Выпускал блесну и, не поверите, вытащил пару довольно крупных щук. Старая проблема: что с ними делать? Отдал каким-то женщинам, рыбалку прекратил.

В санатории в основном лечились шахтёры Караганды. В палате человек 6, в т. ч. бригадир горноспасателей, пенсионер (в годы войны функционер трибуналов, слушал его, разинув рот), горняк-инвалид, полностью потерявший зрение в аварии 1943 года.

Инвалиду каждый год давали две бесплатные путёвки (одна для сопровождающего), в этот год с шахтёром приехала посторонняя женщина, фактически сдала в наши руки (водила его только на лечебные процедуры). Мы по очереди с ним гуляли по территории, слушали интересные рассказы о работе шахтёров в 30-е — 40-е годы, сами что-то рассказывали.

В киоске санатория свободно продавалось отличное чешское пиво «Праздрой» и «Старопрамен», я до того даже не слышал таких названий. Попробовал с удовольствием, но денег у меня, практически, не было.

Однажды, возвращаясь

с озера, заметил шумные интенсивные хаотические передвижения массы людей по территории санатория. Оказалось, разнёсся слух об аварии на шахте Караганды. В то время информация об авариях тщательно засекречивалась или полностью искажалась. В течение нескольких часов санаторий на треть опустел.

Уехал и горноспасатель из нашей палаты, интересно было слушать его рассказы об организации службы. Скажем, даже не находясь на дежурстве, горноспасатели не имели право покидать свой дом с приусадебным участком, оборудованные сигнализацией, при необходимости включалась сирена и, в течение определённого количества минут спасатель должен прибыть к месту службы. Думаю, в эру мобильных телефонов система аварийного оповещения могла измениться, не знаю.

Впервые услышал из первых рук (в советские времена предпочитали говорить и писать о героизме шахтёров), насколько опасна профессия горноспасателя. Однажды на одной из шахт Караганды после взрыва оказалась заблокирована целая смена. Первая пятёрка горноспасателей спускается в шахту, связь пропадает, идёт вторая пятёрка, третья, четвёртая…. Двадцать горноспасателей погибли, пока пробивались и смогли вывести на поверхность основную группу шахтёров.

Четвёртый курс

С четвёртого курса учился лучше, больше ни одной «удочки» не имел. Фактически только к концу 2-го курса освоился с системой подготовки и сдачи вузовских экзаменов. 3-й курс выпал по болезни (коллоквиумы и экзамены сдавал по чужим лекциям, перенёс много неприятных моментов, но добился главного: вопреки увещеваниям не взял академический отпуск, перешёл на 4-й курс).

Известно, «от сессии до сессии живут студенты весело». Символические реперы — экзамены. В зимнюю сессию предпочитал заниматься в научной библиотеке, в весеннюю — на берегах Томи или Сенной Курьи. Я совершенно не мог готовиться к экзаменам в общежитии. Однако в библиотеку не так-то просто попасть, мест для всех желающих не хватало. Существовала система захвата посадочных мест: один представитель комнаты бежит в библиотеку к 8.30. В 9.00 двери открываются, начинается «штурм» студенческого зала, разбрасываются тетрадки по местам. В 9.05 свободных мест нет, хотя в зале на 800 человек находятся, в лучшем случае, человек 50. «Народ» досматривает последние сны или завтракает. К 10–11 часам зал заполняется. Бывало, занятые места пустовали целый день. Не один раз наблюдал, как администрация библиотеки (или университета) пыталась бороться с подобным захватом мест, собирала тетрадки с пустующих мест. Бесполезно! На следующий день всё повторялось, да и студенты ТГУ знали, днём место в читальном зале библиотеки искать бесполезно.

1959–1962 гг. Томск. Вверху коммуна в комнате девушек. Внизу подготовка к экзаменам на Томи.

В великой, не побоюсь этого слова, научной библиотеке ТГУ существовала достопримечательность, заслуживающая упоминания: сортирный юмор. Удивительно (по тем временам) чистые туалеты постоянно исписывались юмористическими стихами и рисунками, чаще не имевшими отношение к порнографии. Не знаю, юмор ли это студенческих умников или записанный на дверцы кабинок плагиат начинающих филологов, но отдельные перлы врезались в память. «Если ты поср… зараза, дёрни ручку унитаза./Если нету унитаза, дёрни за х… до отказа!» «Посмотри налево, посмотри направо, оглянись назад, какого х… вертишься?» Администрация часто красила изнутри кабинки, но студенческие вирши немедленно вновь появлялись, нередко и политического характера. Интеллект рвался за пределы официальной программы обучения.

Сессия изматывала до предела, хотя я никогда не готовился вечером или ночью даже непосредственно перед экзаменом. На экзамены предпочитал ходить в первой пятёрке, на чём потерял немало баллов (чаще всего экзаменатор именно на первой группе сдающих демонстрирует настроение и решительность). Но стоять под дверями, трястись, ожидая очереди, не для меня.

В течение «весёлых» семестров ситуация изменилась, появилось свободное время (активный спорт, художественная самодеятельность, общественная деятельность остались в прошлом).