Четыре
Шрифт:
– Пойдем. Мне Горох пластинку «Аббы» еще месяц назад обещал. «Супертруппа» – альбом.
– Супертрупы… – перефразировал Лёша, и они отправились к Ваде Горохову, который славился в районе как почти официальный фарцовщик и содержатель своеобразного притона для любителей джинсы, современной музыки, жевательной резинки и иностранной литературы.
Сибирь – это такая огромная страна в огромной стране. В сущности, Россия и стала огромной страной за счет Сибири и Дальнего Востока. А без них была просто большой. Но не получилось у нее ощетиниться от Востока грядой Урала. Перевалили через него сначала
Иоанникий тоже видел, что это хорошо. И если до армии он стремился на Запад – в Москву, в Ленинград, в Ярославль, в Киев, в Ригу и Вильнюс, где уж совсем Запад, а вот служить его отправили на другой край географии-ойкумены – на тот самый Дальний Восток. Да на самый-самый, на заставу Ратманова. Восточнее уже только Аляска, которую Россия американцам продала, да денег так и не получила. Кому остров Ратманова, а кому – Имэлин, как его чукчи называют. Но – всем – точно посередке Берингова пролива. А ведь на соседнем Диомиде, или, по-нашему, острове Крузенштерна, первыми были казачки Семёна Дежнёва. Но теперь между островами проходит американо-российская граница. А когда-то проходила советско-американская.
Иоанникий смотрел на неспешное течение Тавды, и ему чудилось, что она впадает в воды Тихого океана. Вода завораживала монаха больше, чем огонь. Она несла в себе какое-то древнее знание обо всём. Она была живее и сильнее огня, хотя однажды чуть не забрала в себя отслужившего всего год молодого пограничника.
Поселок Нижняя Тавда, как и река, медленно тек во времени. Менялись эпохи, а вода была всё та же. Из заторможенных и вроде как разбуженных гласностью восьмидесятых его просто вынесло в бурные девяностые, но бурными они для поселка не стали. Застиранный дождями красный флаг над сельсоветом поменяли на блеклый триколор, председателя сельсовета переизбрали в главы администрации и жили почти так же, как жили до пресловутой демократии.
Демократия в деревне – она всегда. Разве что вздыхать стали больше у телевизоров да осваивали интернет. Ушлые сельчане открыли несколько частных магазинов, которые основной доход традиционно делали на торговле спиртным и сигаретами, да начальство стало приезжать чаще, чтобы имитировать близость к народу и захолустью. Немного взбодрились, оживилась молочная ферма, сверху дали какие-то гранты на развитие фермерских хозяйств, подновили среднюю школу, а склад снова перепрофилировали в храм, и даже приехал служить в Тавду молодой и порывистый батюшка, который стал блюсти нравственность и наставлять заблудших на путь истинный. Он бывший военный, потому за глаза его иногда называли замполитом, ибо по вопросам воспитания бежали к нему за советом и Василий Андреевич, и директор, и завуч школы.
А сам отец Димитрий хоть и был глубоко (с какой-то малой войны) верующим человеком, но на проповеди мог народ и построить, а саму проповедь озвучить в командном тоне. Сельчане не обижались, потому как грехи пьянства, блуда, лени и зависти в себе на трезвую голову осознавали. А главное – понимали, что в селе должен быть кто-то помимо Василия Андреевича, чтобы их этими грехами попрекать и учить добру и любви. Тем более что самого Василия Андреевича они тоже попрекали, то мусор плохо вывозят, то вода ржавая из скважин артезианских в дома пошла, то труба перемерзла…
А отец Димитрий отвечал только за духовное, и потому придраться к нему
Вот и сейчас, приметив стоявшего у храма Иоанникия, стрельнул взглядом так, что приходский кот Барсик на всякий случай спрятался под скамью. Об отшельнике Димитрий много слышал, но сам к нему не ходил. То ли себя выше званием полагал, то ли, наоборот, его. Но, завидев монаха на своей территории, с ходу спросил как-то казенно и как-то киношно:
– К какой обители приписан? Ксива есть?
Видимо, так ему казалось, что он выглядит строго и по-командирски. Аникий не возражал. Потупился.
– Тельник у меня, – ответил он. – Главный христианский документ. А устно – молитва.
– Годится, – улыбнулся находчивости отшельника священник.
– Чего пришел?
Аникий совсем сник:
– Так исповедоваться надо.
Отец Димитрий на какое-то время потерял дар речи, потом глубоко вдохнул и выдохнул со словами, как будто ему сейчас сделали большое одолжение:
– Ты? Ко мне?
– А как? К кому мне еще идти? В лесу только деревья, в реке – вода. В небо и так каждый день исповедуюсь. Без таинства как?
– А я думал – литургию вместе отслужим, – совсем потеплел отец Димитрий и даже погладил до сих пор пахнущей ружейным маслом ладонью свою курчавую бородку.
– Так и отслужим, если позовешь.
– Родные, – обратился к ждавшим его по частным делам прихожанкам священник, – простите, на сегодня отложим всё. Видите, брат пришел. А на вечернюю службу приходите. Слышали?.. Иоанникий со мной служить будет.
Молва о том, что отшельник объявился в храме, да еще и будет служить с батюшкой, мгновенно облетела поселок, и на вечернюю службу собрались любопытства ради даже те, кто до этого заходил в церковь только за святой водой или куличи освятить. То есть за обычаем, а не для разговора с Богом. А служба получилась на диво проникновенная. Многие узнали, что навечерие Благовещения Пресвятой Богородицы – это день Захария Постника. И в этот вечер отец Димитрий вовсе не командирским голосом и без упрека в нем читал проповедь, а потом вдруг повернулся к своему гостю и сказал:
– Слово предоставляется отцу Иоанникию.
Стоявший с тихой молитвой в уме и сердце Иоанникий вздрогнул от неожиданности, окинул взглядом смотрящих на него и с любовью, и с любопытством сельчан, но перечить не решился. Сделал шаг, встал рядом с отцом Димитрием:
В чужбине свято наблюдаюРодной обычай старины:На волю птичку выпускаюПри светлом празднике весны.Я стал доступен утешенью;За что на Бога мне роптать,Когда хоть одному твореньюЯ мог свободу даровать!