Четырнадцать дней для Вероники
Шрифт:
– Я инквизитор. Бумаги, мои слова подтверждающие, здесь смотреть станете или у градоправителя?
Мечник окинул меня долгим оценивающим взором светло-серых, многое в жизни повидавших глаз и улыбнулся приветно:
– Да мне и так всё ясно. Бумаги что, их и подделать можно, я инквизитора по глазам да стати узнаю, их-то нипочём не повторишь.
Уважаю мудрых людей, способных собственной головой думать и решения принимать, а не следовать с овечьей покорностью по уже протоптанным дорогам. Я улыбнулся уже искренне, спешился, стянул с правой руки перчатку и, протянув мужчине ладонь, коротко отрекомендовался:
–
Светло-серые глаза мечника просияли, словно из низких облаков на миг солнышко выглянуло, в серебристой от седины короткой бороде промелькнула улыбка.
– Вот, значит, как, высоким уважением отмечены мы теперь, век помнить будем, в памяти нашей сей момент сохраним. Меня зовут Элеас, я теперь тут градоправитель, а это стражник Лукас да плотник Веймир, он с топором неразлучен, едва ли не с пелёнок с ним обращаться обучен.
Я обменялся крепким рукопожатием со всеми тремя мужчинами. Эрик за моей спиной едва заметно презрительно хмыкал и наверняка кривился, не одобряя столь вольное обращение с людьми, ниже меня по происхождению, но я никогда не цеплялся за предрассудки. Первое правило инквизитора: расположить к себе людей, успокоить их, вернуть надежду, чтобы не опасаться ножа в спину или подушки на лицо.
– Давно ты тут градоправитель?
Элеас вздохнул негромко:
– Да как прежний пеплом рассыпался, меня горожане и выбрали, почитай, две седмицы уж правлю по мере сил да разумения.
– С чего всё началось?
Мужчины переглянулись. Я заметил, что плотник приоткрыл было рот, но влезать с речами без позволения Элеаса не стал. Градоправитель же бороду раздумчиво пригладил, губами беззвучно пошевелил и принялся неспешно и обстоятельно, не сваливаясь в ненужные детали и при этом ничего не упуская, рассказывать горькую повесть некогда славного града Лихозвонья. Я слушал молча, лишь изредка что-нибудь уточняя да переспрашивая. После Элеаса, получив короткий разрешающий кивок, принялся рассказывать Лукас, слегка гнусаво перечисляя имена и занятия погибших, заболевших и даже не пострадавших от страшной беды. Последним вступил в разговор Веймир, со всем пылом жаждущей отмщения души живописавший мне охоту на чародейку, повинную в свершённом злодеянии.
– И ведь даже под пытками, дрянь такая, не созналась, - плотник со свистом рубанул топором воздух, изрядно напугав мою уставшую и промокшую лошадку.
– Угомонись, - властно окоротил Веймира Элеас, - вина её не доказана, да и ты не судья, чтобы обвинять.
У плотника от подобного заявления даже в горле заклёкотало, словно у молодого петушка, выпущенного в первый раз на бой:
– Ты… Ты её защищаешь?! Её?! Да у тебя вся семья из-за этой дряни сгинула, она никого не пощадила, ни ребятишек пятерых, последний даже родиться не успел, ни жену твою красавицу, не сестрицу, а ведь по осени она должна была женой стать! Я должен был её меж брачных костров вести!
Голос несостоявшегося супруга зазвенел и оборвался, словно сильно натянутая струна, в глазах заблестели слёзы неизбывного горя, эхом отдавшегося в моей душе. Я ведь тоже когда-то тешил себя мыслью стать любящим и любимым супругом, да все мои мечты тленом распались. Ай, да что прошлое ворошить, в настоящем дел по горло!
– Покуда вина её не доказана, никто ни в чём обвинять её не
Веймир зло фыркнул, ко мне повернулся, выдохнул жарко, словно конь, запалённый после бешеной скачки:
– Она это, больше некому, из чародеев городских одна не пострадала, штуковину колдовскую смертельную у неё нашли. А то, что молчит, так палач, шкура, ленится, значит, рожу её смазливую попортить боится. Уж кабы я пытал бы эту стервь, у меня бы она уже через час птицей пела, в своих грехах каялась!
– Уймись, - сердито прогудел стражник, задетый за живое упрёком в недобросовестности палача, - допрос проводился по всем правилам, никто её не щадил и щадить не собирается. Токмо и до смерти запытать нам тоже никакого резона нет, потому как она, во-первых, может быть не одна, у неё могут сообщники оказаться, а во-вторых, она и вовсе может статься не повинна… Хотя я в подобное и не верю.
Плотник и стражник надвинулись друг на друга, словно собаки в тесном кругу, готовые к жаркой схватке, но резкий рык градоправителя заставил их неохотно отдвинуться по разные стороны.
– Прекратить! – Элеас сверкнул глазами не хуже голодного дракона. – Совсем из ума выжили, забыли, что нам сейчас не браниться надо, а инквизитору помогать?!
– Да уж, помощь нам не помешает, - влез в разговор Эрик, до этого старательно держащийся по-за спинами. – Виданное ли дело, в дом не пригласили, не накормили, отдохнуть с дороги не дали, так посреди улицы и держат, словно побродяжку какую-то! А тут, если кто-то не заметил, сыро и холодно, вот!
Мужчины сконфуженно вжали плечи в головы, Веймир даже покраснел по-мальчишески пламенно. Градоправитель бороду огладил, спросил со сдержанным любопытством, внимательно разглядывая молодого дракона:
– Прости, добрый человек, не приметил тебя сразу. Кто ты?
– Это мой слуга, - я выразительно посмотрел на Эрика, но совесть того умерла задолго до его рождения и воскрешению не поддавалась.
Элеас поклонился коротко:
– Прав твой слуга, за делами да разговорами совсем о гостеприимстве забыли мы, а ведь всё для тебя уже подготовили. Ступай за нами.
Эрик горделиво подбоченился в седле, поглядывая на меня с видом победителя, но я лишь головой покачал, крепко губы сжимая. По законам гостеприимства, гостя, пока он не откушает и как следует не отдохнёт, беспокоить нельзя, а учитывая, что день клонится к вечеру, больше мне сегодня никто и ничего рассказывать не станет. Значит, первый из четырнадцати дней, отведённых на установление истины, пропал втуне. Хотя… Я покосился на Эрика и хищно усмехнулся. Это мне ничего не скажут, на слугу-то законы гостеприимства не действуют, а значит, сразу после ужина отправлю Эрика общаться с местными жителями. Пусть послушает, что люди говорят, может, сумеет найти что-нибудь важное, значительное или просто любопытное. А завтра с утра и я к расследованию подключусь, первым делом, само собой разумеется, наведаюсь в тюрьму к чародейке. Надеюсь, ретивые служители закона оставили арестованную в разуме, а то искать истину в бессвязных речах безумицы – удовольствие сомнительное.