Чикагские гангстеры могут отдыхать

Меньшов Виктор

Серега вытащил бумажку, посмотрел в неё и покачал головой. Куда его послали? Но поскольку других адресов ему не дали, он пошел по указанному на бумажке, где, правда, указывалась одна квартира, а не четыре. Вся эта реклама напоминал цирковой номер.

Серега поднялся по лестнице, остановился на площадке, повертел головой, не одобряя озорства солидного человека: на ответственной работе состоит и такое себе позволяет!

На лестнице было так тихо, что он услышал сзади крадущиеся шаги. И оглянулся. За спиной находилась квартира

номер пять, из которой — Серега мог поклясться — кто-то смотрел на него в глазок.

Серега выдержал паузу, повернулся спиной к двери пятой квартиры и нажал звонок квартиры номер восемь. Опять послышались тихие крадущиеся шаги, на этот раз они удалялись. Серега в нетерпении нажал кнопку второй раз, и за дверями нужной ему квартиры наконец тоже раздались шаги. Дверь открылась. На пороге стоял старенький, совсем седой еврейчик.

Он стоял и смотрел на Серегу своими умными, огромными, выразительными глазами, скорее лошадиными, чем человечьими. Смотрел и молчал.

— Это вы — Шпильман? — спросил осторожный Серега.

— А что, тут кто-то ещё есть? — удивился еврейчик, оглядываясь подозрительно. — Но если у вас-таки есть сомнения, то да, это я. И можете называть меня по имени. А то когда меня по фамилии называют, я непроизвольно встаю на цыпочки и все время стараюсь вытянуться. Излагайте.

— Товарищ, гм, господин Зям… Ой, извините, Зиновий…

— Ничего, ничего, можете звать меня Зямой, если у вас есть деньги. Кстати, они у вас есть?

И тут, ни слова не говоря, он повернулся и быстро пошел в комнаты, оставив вконец растерявшегося Серегу в полутемной прихожей совсем одного, не знающего, что делать и куда поперся этот сумасшедший.

И тут раздался резкий звонок в дверь. Серега чуть не подпрыгнул, даже в сердце похолодело. Он не знал, открыть самому или ждать, пока вернется старик. А звонок между тем поливал и поливал, уже не прекращая свою бешеную трель.

Наконец он решился открыть. И чуть не выругался. На пороге стоял сияющий Зяма.

Весьма довольный своей шуткой, он отодвинул Серегу и вошел в прихожую, потом пригласил наконец гостя широким жестом в комнаты.

— Ну как? Мне удалось на вас произвести? — кося хитрым и лукавым глазом, спросил Зяма.

— Удалось. Только как?

— Все очень просто, — усмехнулся старик. — Когда-то у Шпильмана была большая еврейская семья. Такая, знаете, совсем еврейская, как положено. И водились у него кое-какие денежки, и выросли дети, и купил он им всем по маленькой, но хорошей квартирке рядом. И стали они жить на одном этаже. Потом один сын занялся политикой, сдалась же она еврею! Знаете, когда евреи занимаются политикой, это обычно плохо кончается и для них, и для всего человечества. Вы хотите примеров? Пожалуйста. Свердлов, Троцкий, Оппенгеймер, наконец, Энштейн и этот безумный австрийский еврей, как его? Шикльгрубер… Так о чем это мы?

Да, о том, что еврей и политика — это

почти то же самое, что собака и блохи. Они, конечно, сосуществуют, но собаке от этого плохо. Ну так вот и сына моего арестовала родная наша советская власть. И он сидел — не могу сказать "сколько положено", но могу назвать — "сколько дали". Потом ему предложили уехать. И он уехал.

Что ж ему, спорить, что ли? Ну, я-то остался. Ладно, себе думаю, нас ещё много, Шпильманов. Но тут уезжает второй сын, два года просидел в отказе и все равно уехал. Вы даже не спрашиваете — куда? И правильно делаете. Куда может уехать еврей? Да еврей может уехать куда угодно. Он уехал в Голландию. Ему тут не хватало тюльпанов. А мне оставалось что?

Мне оставались их жены и их квартиры, в которых эти жены ожидали возможности присоединиться к мужьям. И потом началась перестройка. И жены уехали, и мои оставшиеся дети уехали. И что мне оставалось?

А мне осталось только проломить стенки в четырех квартирах, чтобы без конца не выскакивать на лестничную клетку. Они очень заботливые, мои дети. Они приватизировали квартиры и подарили их мне. Но я не могу спать во всех четырех одновременно. Я могу спать во всех четырех только по очереди. А теперь быстро, с чем вы пришли?

— Как это понимать?

— Если бы я пришел к вам, я бы знал, как это понимать — то, с чем я пришел. Но я знаю, что раз вы звонили в восьмую квартиру, то вам нужны паспорта или визы. Те, кому нужны печати, ленивы и торопливы. Они звонят сразу в ближнюю, пятую квартиру. Так кто вас послал? Впрочем, мне нет дела, хотя я и хотел бы все же узнать кто.

Серега настолько офонарел от такого напора слов, что даже вспотел, и старому еврею пришлось чуть не клещами вытаскивать из него суть вопроса.

— Итак, что мы имеем кроме ишиаса и геморроя? Мы имеем на сегодня два детских паспорта, два мужских и два женских. Это оригинально. Простите, они евреи?

— Почему — евреи? — не понял Серега логики. — Они все русские.

— Почему евреи? Да я подумал, что опять евреям ограничили выезд. А оказывается, все наоборот. Поверьте старому еврею: не иначе как к власти пришел Жириновский. Я же говорил вам, что еврей у власти — это нонсенс. Вот вам пожалуйста. Теперь он из мести запретит русским выезд за границу. Я же предупреждал! А? Что я говорил?!

— Да тут другие проблемы, — вздохнул совсем ошалевший Серега, вытирая пот со лба. — Вы лучше скажите, когда прийти, и я пойду, а!

— Когда приходить? А что, где-нибудь написано, что вход ко мне ограничен во времени? Нет, не написано? Тогда что за дела? Приходите хоть через час. Это если вам поболтать за жизнь. А если вам насчет документов, тогда либо завтра ночью, либо послезавтра утром. Это как у вас душа или обстоятельства требуют. Фотографии имеются?

— Есть только любительские и не для загранпаспортов.