Чико

Роберт МАК-КАММОН

ЧИКО

– Все - дерьмо, - объявил Маркус Саломон после очередного изрядного глотка эликсира мудрости. Он допил пиво и поставил глухо звякнувшую бутылку на ободранный стол возле своего кресла. Шум выпугнул из-под выступающего края переполненной пепельницы прятавшегося там таракана, и тот бежал в поисках более надежного укрытия.
– Матерь Божья!
– возопил Саломон, поскольку таракан - блестящий, черный экземпляр добрых два дюйма длиной - перепрыгнул на ручку кресла и заскользил по ней, неистово перебирая лапками. Саломон ахнул по таракану пивной бутылкой, промазал, таракан пробежал по креслу вниз, очутился на полу и пулей метнулся к одной из трещин, которые во множестве тянулись вдоль плинтуса. У Саломона было выпирающее "пивное"

брюхо и целый каскад подбородков, однако проворства он все еще не утратил; во всяком случае, он оказался шустрее, чем ожидал таракан. Выскользнув из кресла, Саломон грузно протопал по комнате и придавил таракана ногой, прежде чем насекомое сумело втиснуться в щелку.

– Гаденыш!
– негодующе кипел он.
– Ну, сволочь маленькая!
– Он перенес на ногу всю свою тяжесть, и раздавшееся хруп превратило его презрительную ухмылку в довольную усмешку.
– Что, взял я тебя за жопу, а?
– Он растер таракана по полу, точно это был окурок, и задрал ногу, чтоб полюбоваться итогом кровавой расправы. Таракана разорвало почти пополам, брюшко вдавилось в половицы. Единственная лапка слабо подергивалась.
– Вот тебе, паразит!
– сказал Саломон... но не успел он договорить, как еще один черный таракан, выскочив из щели под плинтусом, побежал мимо своего мертвого товарища в противоположном направлении. Яростно взревев (крик этот сотряс тонкие стены и грязное стекло в открытом окошке, выходящем на пожарную лестницу), Саломон погнался за ним, тяжело бухая ногами в пол. Второй таракан оказался проворнее и хитрее первого и попытался забраться под вытертый коричневый коврик, лежавший за порогом гостиной, там, где начинался ведший в глубь квартиры узкий коридорчик. Однако Саломон был опытным убийцей; дважды он промахивался, но на третий раз оглушил таракана, и тот сбился с курса. Четвертый удар башмака о пол смял насекомое; от пятого таракан лопнул. Саломон опустил на таракана все свои двести тридцать семь фунтов, растирая его по доскам. В пол снизу застучали - вероятно, шваброй, - и чей-то голос прокричал: "Эй, там, наверху! Хватит шуметь! Весь дом развалите, будь он неладен!"

– Я тебе жопу развалю, рыло обезьянское!
– заорал Саломон, адресуясь к миссис Кардинса, старухе, которая жила этажом ниже. Сразу же раздался тонкий, взвинченный до бабьего визга голос мистера Кардинсы, в котором звучало плохо скрываемое бешенство: "Нечего так разговаривать с моей женой! Да я к тебе легавых вызову, сволочь!"

– Давай-давай, вызывай!
– прокричал Саломон и притопнул еще разок. Может, им захочется потолковать с твоим племянничком про то, кто же это в нашем доме всю наркоту продает! Давай, звони!
– Это утихомирило супругов Кардинса, а Саломон обеими ногами нарочито громко затопал по полу у них над головой. Под его тяжестью половицы пронзительно заскрипели. Но тут завелся сосед-пьянчуга Бриджер: "Да заткнитесь вы там! Дайте человеку поспать, чтоб вас черти побрали!"

Саломон подкрался к стене и заколотил по ней. Стояла середина августа, было душно, парило, и воздух в квартире словно бы загустел; лоб Саломона блестел от пота, а футболка была в мокрых пятнах.

– Сам туда катись! Кого это ты посылаешь к черту? Вот приду, намылю жопу твою тощую, ты...
– Его внимание привлекло какое-то движение: по полу, точно надменный черный лимузин, мчался таракан.
– Сукин сын! взвизгнул Саломон, в два прыжка догнал насекомое и обрушил на него башмак. Для таракана настал Судный День. Скрипя зубами, Саломон безжалостно давил. С подбородков капал пот. Хруп - и Саломон размазал внутренности насекомого по полу.

Уловив уголком глаза еще какое-то движение, он обернулся - сплошная стена живота - и посмотрел на того, кого считал тараканом другой породы.

– А тебе какого черта надо?

Разумеется, Чико не ответил. Он на четвереньках вполз в комнату и теперь сидел на корточках, слегка склонив набок непомерно большую голову.

– Эй!
– сказал Саломон.
– Хочешь поглядеть что-то занятное?
– Он ухмыльнулся, показав гнилые зубы.

Чико

тоже осклабился. С мясистого смуглого лица глядели разные глаза; один был глубоко посаженный, темный, а другой - совершенно белый: мертвый слепой камушек.

– Взаправду занятное! Хочешь поглядеть?
– Саломон, продолжая ухмыляться, утвердительно качнул головой, и, подражая ему, Чико тоже ухмыльнулся и кивнул.
– Тогда иди сюда. Сюда, сюда.
– Он показал пальцем на желтые, поблескивающие тараканьи внутренности, лежавшие на полу.

Ничего не подозревающий Чико энергично пополз к Саломону. Тот отступил.

– Вот туточки, - сказал он и притронулся к влажно поблескивающей кашице носком ботинка.
– А на вкус-то чисто конфета! Ням-ням! Ну-ка, давай, лизни!

Чико уже был над желтым мазком. Он посмотрел на пятно, потом единственным темным глазом снизу вверх вопросительно взглянул на Саломона.

– Ням-ням!
– повторил Саломон и погладил себя по животу.

Чико нагнул голову и высунул язык.

– Чико!

Высокий, нервный женский голос остановил Чико, прежде чем он добрался до пятна. Чико поднял голову и сел, глядя на мать. Шея под тяжестью головы незамедлительно начала напрягаться, отчего череп склонился несколько набок.

– Не делай этого, - сказала женщина Чико и помотала головой.
– Нет.

Чико заморгал здоровым глазом. Он поджал губы, беззвучно выговорил нет и отполз от дохлого таракана.

София вся дрожала. Она сердито сверкала глазами на Саломона, тонкие руки висели вдоль тела, пальцы были сжаты в кулаки.

– Как ты мог... такое?

Он пожал плечами; ухмылка стала чуть менее широкой, точно рот Саломона был раной, оставленной очень острым ножом.

– Я просто шутил с ним, вот и все. Я не позволил бы ему сделать это.

– Иди сюда, Чико, - позвала София, и двенадцатилетний мальчик быстро подполз к матери. Он притулился головой к ее ноге, как могла бы притулиться собака, и София коснулась курчавых черных волос.

– Больно уж серьезно ты все воспринимаешь, - сказал Саломон и пинком отправил раздавленного таракана в угол. Ему нравилось их убивать; подбирать трупы было делом Софии.
– Заткнись!
– проревел он в стену Бриджеру - тот все еще кричал, что в этом гнойнике, в этой чертовой дыре, ни дна ей, ни покрышки, человеку никогда нельзя выспаться. Бриджер умолк, зная, когда не следует лезть на рожон и искушать судьбу. В квартире этажом ниже чета Кардинса тоже хранила молчание, не желая, чтобы потолок рухнул им на голову. Но в комнате роились иные звуки, долетавшие и из открытого окна, и из нутра убогого дома: неотступный, сводящий с ума рев уличного движения на Ист-Ривер-драйв; два голоса, мужской и женский, громко переругивающиеся на замусоренном бетонном квадрате, который район именовал "парком"; рев пущенного на полную громкость стереомагнитофона; громкое хлюпанье и урчание перегруженного водопровода и стрекот вентиляторов, которые в жаре и духоте были абсолютно бесполезны. Саломон уселся в любимое кресло с продавленным сиденьем, из-под которого свисали пружины. Принеси-ка пивка, - велел он.

– Возьми сам.

– Я сказал... принеси пива.
– Он повернул голову и уставился на Софию глазами, грозившими уничтожить.

София выдержала его взгляд. Миниатюрная, темноволосая, с безжизненным лицом, она сжала губы и не двинулась с места; она походила на крепкий тростник, гнущийся под напором надвигающейся бури.

Большие костяшки пальцев Саломона задвигались.

– Если мне придется встать с этого кресла, - спокойно сказал он, - ты крупно пожалеешь.

Жалеть Софии уже приходилось. Однажды Саломон отвесил ей такую пощечину, что голова у нее три дня гудела, как колокол Санта-Марии. В другой раз он отшвырнул ее к стене и переломал бы ей все ребра, не пригрози Бриджер сходить за полицией. Правда, хуже всего было в тот раз, когда Саломон пнул Чико и синяк с плеча мальчика не сходил целую неделю. В нынешний переплет они угодили из-за нее, не из-за Чико, и всякий раз, когда страдал сын, сердце Софии разрывалось на части.