Чинча и апельсиновая косточка
Шрифт:
– Воробьенок, знакомься, это Билл. Загружайся в машину.
Не успела ни разглядеть, ни по привычке протянуть руку. Повернулась к рюкзаку, перехватила лямку, вскинула на плечо и почувствовала, как мгновенно улетучилась тяжесть. Обернулась и встретила взгляд светло-карих рысьих глаз. Сияющих, хитрых, безжалостно-нежных. Что было в них в тот момент,
И глубокий бархатный голос:
– Я помогу…
Хотела фыркнуть в ответ и не смогла. Только улыбнулась. И забухало в груди – как у щенка, которого приласкали. Такого щенка надо пристрелить – ни пса из него не получится, ни волка уже не выйдет. Жаль, никто не пристрелил в тот час. Было бы проще.
Наконец, вскочила в джип, мы поехали. В машине уже было трое – как ещё и мы с Андреем уместились – непонятно. Только на третий раз въехали на территорию – охрана почему-то трижды выгоняла нас за ворота и трижды мы врывались обратно, на территорию. А вкруг машины метался тополиный пух и сухая листва, и солнечные лучи в этом круговороте – словно стрелы летели в нас. Почему-то перед глазами возникало и пропадало тускло мерцавшее обручальное кольцо на руке спасателя, сидевшего рядом. Хрипловатый смех водителя, голос Дивицкого, запах дорогого одеколона и профиль начспаса – я запомнила каждую минуту, каждый жест и каждое слово. И смех – чуть грубоватый, чуть соленый на вкус, но такой долгожданный смех этого человека.
И когда мы всё-таки прорвались, то увидели совсем небольшую площадку клуба. Небольшая прямоугольная территория, море по бокам и впереди, а чуть левее – большой ржавый ангар. Наш отряд заехал на самый край, к причалу и остановился около огромной ржавой рамы, лежавшей в траве. Под ногами хрустела «бижутерия» – болты, гайки, мусор и стекло. Я выпала из машины и подумала вслух:
– Как после Армагеддона.
Выбрали
Мне, конечно, говорили, что земля в Кронштадте – камень. Но чтобы настолько! Промучившись с колышками своей допотопной палатки до упора, я позвала:
– Помогите колышки загнать! – и крепкие руки начспаса тотчас же отозвались. Помог так, что кованые колышки, изогнутые буквой «зю», ещё долго радовали меня в походах. А я посеяла их впоследствии от Луховиц до Воронежа.
Когда лагерь возник, а на поляне появились стол и стулья, мы собрались и начали «фестивалить». Золотистые снаряды баночек пива «Бочкарёв», искрящаяся от соли щука, Билл, Дивицкий, ребята-спасатели, московские друзья и я.
И лёгкий, бесхитростный разговор-знакомство. Я лежала в походном раскладном кресле, улыбалась и щурилась от солнца. Легкий хмель позванивал в голове, солнце, словно меховой зверек, бегало по плечам и рукам. Маленький складной ножик, резавшего на ломтики щуку, татуировка на его руке и красная куртка. Две машины рядом – черный грозный конь Ниссан и большая белая толстая коровка «Служба Спасения».
После приступа отчаяния, случившегося на берегу, накрыла усталость. Но вскоре и она, благодаря хмелю и веселым собеседникам прошла. Разговоры и смех – только ради этого и стоит ездить по фестивалям, искать этого людского тепла бесед. Разговоры и смех, а рядом – за плечом причала, за нашими плечами – море дышит и слегка покашливает на камнях. И бесконечное слегка матовое небо, над нами, над Кронштадтом и берегом, усыпанным ржавым ломом, поросшим редкой колючей травой. Ива невдалеке и тополиная аллейка чуть поодаль. Напротив тополей ангар – рыже-ржавый, раскаленный и гулкий.
Конец ознакомительного фрагмента.