Чингисхан. Пенталогия
Шрифт:
Пнув с досады дверь юрты, он даже не стал заходить внутрь. Отчего-то наличие послания придавало ему спесивой уверенности.
– Ну кого там несет? – наконец донесся скрипучий голос брата. – Кисрут, ты, что ли?
– Мне что, с натуги тут лопнуть, тебя ожидаючи? – сердито бросил Кисрут. – Я, кто ж еще! Письмо из Каракорума везу, наисрочнейшее. И где я тебя нахожу?
Дверь отворилась, и вышел брат, потирая глаза. Лицо его было помятое, заспанное. Кисруту захотелось плюнуть от злости.
– Да здесь я, здесь, чего еще? – потягиваясь, сказал брат.
Кисрут укоризненно покачал головой.
–
Глаза брата мгновенно прояснели: понятное дело, новость из разряда чрезвычайных. Ямских никто и пальцем трогать не смеет.
– Скажу, ты не волнуйся, – успокоил он. – Ну хочешь, я с сумкой поскачу? Коли уж письмо такое важное.
Но Кисрут уже все решил. Хотелось узнать, чем же все это приключение закончится. Тут уже на одном волнении доскакать можно.
– Ложись уж, отсыпайся. Я довезу.
Он сам, не давая брату, завел лошадь под уздцы в загон. Отчего-то захотелось поскорей в дорогу: вдруг тот, чего доброго, одумается?
– Ты только не забудь, скажи Гурбану про воров, – напомнил он через плечо и погнал лошадь галопом. К следующему яму он прискачет уже к темноте, но там народ надежный; встречать выйдут, едва заслышав бубенцы.
Брат сзади что-то прокричал, но Кисрут уже скакал без оглядки.
Глава 30
День за днем тумены Субэдэя оставались недосягаемы для вражеской конницы. Число попыток венгерского короля навязать сражение не поддавалось счету. И ту и другую стороны удерживала пехота, а потому в первый же день после перехода через Дунай король Бела бросил вдогонку монголам двадцать тысяч своих всадников. Субэдэй бесстрастно взирал, как они настигают задние ряды его пехоты, и, наконец, в самый последний момент – с редкостным, по мнению Бату, хладнокровием – велел дать остерегающий залп. Под прикрытием стрел
таньмачи
вскочили на лошадей, и их быстро перевезли на три мили, снова образовав между двумя армиями выгодный для монголов разрыв. Когда венгерские конники поставили себе целью схлестнуться с неприятелем, их встретил черный вихрь из стрел – прицельный, бьющий с дьявольской точностью. Монгольские тумены отличала дисциплина, для их противника попросту невиданная: они обладали способностью налетать в самый неожиданный момент, давали два быстрых убийственных залпа и тут же на скорости возвращались к своим основным силам.
Первый день выдался самым сложным, с частыми повторяющимися бросками и атаками, которые приходилось отбивать. Субэдэй тщательно следил, чтобы две армии на марше не сближались, пока не скроются из виду Буда и Пешт. Когда в первый вечер зашло солнце, орлок с улыбкой оглядел обнесенный стеной лагерь венгерского войска, огромный, как город. Посреди поля венгры окружили себя обширным квадратом из мешков с песком, сделав из них стену в человеческий рост. Эту тяжесть они тащили с собой от самого Дуная. Собственно, это объясняло причину, почему они никак не могли догнать монголов. Подтверждалась и догадка Субэдэя насчет того, что за стенами из мешков надежно устроился только король со своим высшим офицерством.
Вероятно, венгерский король рассчитывал, что в своем командном шатре он будет спокойно есть и нормально спать, но Субэдэй взял за правило каждую ночь подсылать к неприятельскому лагерю людей с трубами и цзиньскими хлопушками, чтобы венгерскому войску было чем заняться помимо сна. Орлоку было нужно, чтобы король Бела пребывал в состоянии утомленном и взвинченном; сам же Субэдэй спал поистине багатурским сном, с храпом таким, что его личная охрана возле хошлона лишь улыбчиво перемигивалась.
Следующие несколько дней были уже менее напряженными. Король Бела смирился с тем, что заставить врага сойтись в поле лицом к лицу у него не получится. Броски все так же продолжались, но скорее для показа и поддержки боевого духа: рыцари, потрясая мечами, кричали врагу что-то оскорбительное, а затем победной рысцой возвращались в свое расположение.
Тумены по-прежнему скакали, медленно оставляя за собой гадзар за гадзаром. На изломанном рельефе некоторые из лошадей хромели, и их быстро закалывали. Забить и освежевать животных на пищу просто не было времени. Бегущие возле седел
таньмачи
были закаленными, но часть их тоже выходила из строя. Тогда Субэдэй отдал приказ: тех, кто отстает, оставлять в поле с одним лишь мечом. Однако воины из туменов, прошедшие с пехотинцами долгий боевой путь, предпочитали их не бросать и подхватывали позади себя на лошадей или же усаживали на запасных, вьючных. Орлок закрывал на это глаза.
К середине пятого дня они уже покрыли расстояние в добрых полтысячи гадзаров, а Субэдэй уяснил для себя все необходимое о сути своего противника. Впереди по ходу растянулась река Шайо, и багатур все утро отдавал распоряжения насчет переправы через ее единственный мост. Быть прижатыми к реке для туменов рискованно. Неудивительно, что венгры воспользовались их затруднительным положением и с утра усилили натиск. Свои земли они знали не хуже других.
Когда солнце миновало зенит, Субэдэй призвал к себе Бату, Джэбэ и Чулгатая.
– Джэбэ, – сказал он, – нужно, чтобы твой тумен без промедления перешел эту реку.
Военачальник нахмурился:
– На месте венгерского короля, орлок, я бы ударил по нам сейчас, когда нашим движениям мешает река. Он наверняка знает, что мост здесь всего один.
Субэдэй, повернувшись в седле, пристально смотрел на воду, зеркальным клинком блестящую в каком-то десятке гадзаров. Там уже теснился прижатый к берегу тумен Чулгатая. Оставаться на берегу нельзя, а река здесь глубока.
– Этот король победоносно гонит нас пятый день кряду. Его офицеры уже поздравляют себя и его с победой. Им движет уверенность, что мы отсюда побежим в горы, и он нас за них вытолкнет. Думаю, он нас выпустит, но если он этого не сделает, у меня по-прежнему есть двадцать тысяч воинов, готовых показать, как сильно он ошибается. Действуй, и скорее.
– Ваше слово, орлок, – ответил Джэбэ и, коротко кивнув, поскакал передавать приказ своему тумену.
Бату прочистил горло, внезапно чувствуя перед Субэдэем неловкость.