Чингиз-Хан
Шрифт:
Князь киевский подошел к митрополиту, склонился, сложив ладони, поцеловал благословлявшую старческую руку и тихо шепнул:
– Скажи поучение, святой отец! Уговори князей стоять дружно, любовно, забыв старые обиды!
Митрополит поднялся на крыльцо, благословляя всех на три стороны, и начал говорит заученную речь, плохо выговаривая русские слова.
– Братие и сыны мои любезные! Научитесь быть благочестивыми делателями по евангельскому слову! Понуждайтесь на добрые дела, господа ради! Языку удержание, ему смирение, телу порабощение, гневу погубление!..
Князь
– Если ты чего-нибудь лишаем — смирись и не мсти! Если ненавидим и гоним — терпи! Если хулим — моли! Господь указал нам побеждать врага тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостыней...
Мстислав осторожно подошел к четырем дьяконам и шепнул:
– Грек ума решился! Все перепутал! Кому он о слезах и покаянии говорит? Ведь князьям говорит, а не челяди и смердам! Скорее начинайте какой-нибудь псалом или тропарь, — каждому дам по барану!
Митрополит что-то продолжал лепетать, а все четыре дьякона разом начали петь тропарь, за ними подхватили все протопопы и мальчики и низкими и тонкими голосами. Княжеские тиуны окружили удивленного митрополита и помогли ему войти в княжескую гридницу.
На верхнюю ступеньку лестницы поднялся молодой князь ростовский Василько.
– Я прискакал из далекого севера, от Ростова великого. Для ради русской земли и для ради христиан говорю я вам вот что. Прибыли к нам спешно гонцы от князя киевского, Мстислава Романовича, торопя ополчить полки и спешить на защиту русской земли. Привел я свою малую дружину, а самый сильный из нас, князь суздальский Юрий Всеволодович, все еще гадает: придут ли татары к нему в Суздаль, или обойдут стороной? И здесь я слышу такие же речи: "каждый промышляй о своей голове!" А святой митрополит говорит слова, пристойные не воину, а древнему старцу перед кончиной, — о покаянии и слезах... Тихой кротостью не остановим врага, не удержим земли русской...
– Верно, верно сказал Василько! — закричали в толпе.
– Народ неведомый и злой идет быстро, изъездом... Надо с честью встретить незваных гостей. Надо отбиться от них и притомить навсегда. Татары не крылаты, не перелетят через Днепр, а если и перелетят, то ведь сядут, и мы тогда увидим, что бог даст...
– Примем их на мечи и секиры!
– Пусть же наши стольные князья, — продолжал Василько, — пройдут в гридницу князя Мстислава Романовича и по древнему обычаю сядут тесным кругом на одном ковре и решат: встретить ли поганых недругов слезами и покаянием, или испытанными дедовскими секирами и отточенными мечами?
– Верно сказал князь Василько.
– Пусть так и будет! — закричали со всех сторон.
– А кто будет набольший? Кто поведет полки? Я под рукою Мстислава Романовича не пойду! — кричали с одной стороны.
С другой подхватывали:
– Пусть поведет рать Мстислав Мстиславич Галицкий. Недаром его прозвали "Удатный", он удачу принесет!..
Двадцать три князя прошли в гридницу киевского князя, чтобы решить, что делать. Думали долго, а договориться не могли.
Эта мысль о походе до Лукоморья многим нравилась, но князья никак не могли избрать одного воеводу для всех полков.
Тем временем из степи прибежал один из бродников. Он донес, что незнакомые татары густо движутся к Днепру. Это ускорило решение идти против татар, плавясь через Днепр у острова Хортицы.
Князья сошлись на одном: каждый князь идет сам по себе своей ратью, никто другому пусть пути не перебивает. Кто удачливый придет первый к Лукоморью и захватит татарский лагерь, тот по-честному должен поделиться с другими князьями.
Все поцеловали крест: не преступать клятвы, и если кто из князей поднимет брань против другого князя, то быть всем заодно на зачинщика. Потом поцеловались между собой, — тут Мстислав Киевский и Мстислав Удатный подставили друг другу затылки.
Когда князья встали с ковра, князь Василько был черный от думы и заботы. Хмурый, он вышел на крыльцо. Его поджидал старый певец Гремислав.
– Добром мы не кончим, — сказал Василько. — Не так надо воевать. Не богатства татарского надо искать, а так разметать врагов, чтобы больше не пошевелились. А идти вразброд, когда каждый воротит лицо от другого, — это своей волей накликать на себя беду.
Наступил теплый вечер. Над княжьими палатками сияли светлые звезды. Во дворе стояли длинные дубовые столы, приготовленные для обеда. Когда все гости расселись на дубовых скамьях и затихли, пробуя княжеские пироги и жареных лебедей, а отроки с пылающими факелами стали вокруг столов, все ясно увидели в красном дрожащем огне старого певца Гремислава, сидевшего на верхней ступеньке княжеского крыльца. Нежно зазвенели переборами звонкие гусли, а старый певец, подняв к небу красные впадины глаз, запел слегка надтреснутым голосом любимую бывальщину.
Гремислав пел о смелом походе Игоря Святославича на половцев, о ссорах и раздорах князей, о гибели из-за этого без пользы храбрых русских воинов, о том, как эти ссоры "отворяли врагам ворота на русскую землю"...
Многие слушавшие склонили головы на руки и задумались: не такой ли бедой грозит и сейчас несогласие и взаимная ненависть князей, и не погубят ли эти распри и вражда великое русское дело — защиту родной земли?..
8. ПЛАН СУБУДАЙ-БАГАТУРА
Субудай призвал десять своих тысячников. Джебэ пришел также с десятью. Сидели все в юрте кругом, и старые, и молодые. Слушали, что говорил Джебэ. А Джебэ смотрел поверх голов и точно что-то видел вдали.
– Киев богатый город... — говорил Джебэ. — Дома для молитвы имеют крыши высокие, круглые и покрыты они червонным золотом. Мы обдерем эти золотые крыши и возле шатра Чингиз-хана поставим коня, отлитого из чистого золота, такого же большого, как его белый конь Сэтэр.
– Поднесем Чингиз-хану золотого коня! — воскликнули монголы.