Число и культура
Шрифт:
В Грузии, как и в Испании, – три автономии: Южная Осетия, Абхазия и Аджария. Выше Грузия была испытана с помощью двух расчетных моделей: зафиксировано территориально-политическое строение М = 4 и выявлены характеристические соотношения в плане этно-демографического состава, безотносительно к государственному устройству. Однако в последнее десятилетие в Грузии, даже еще драматичнее, чем в Испании, обострилась проблема сепаратизма, поэтому проверке подлежат и национально-государственные пропорции. Согласно данным того же энциклопедического словаря, население Грузии – 5201 тыс. чел. (1985), площадь территории – 69,7 тыс. км2.
Южная Осетия: население – 99 тыс. чел. (1985), территория – 3,9 тыс. км2. Абхазия: население – 526 тыс. чел. (1985), территория – 8,6 тыс. км2. В Аджарии в тот же период проживало 379 тыс. чел., размер территории – 3 тыс. км2.
Суммарная численность населения автономий равняется 1004 тыс. чел. Суммарная площадь территории – 15,5 тыс. км2. Доля
Пример Грузии полезно прокомментировать. Рассматривая в предыдущий раз эту страну под знаком полиэтнизма, мы игнорировали "государственный" аспект, нас занимали политические, бытовые, культурные отношения между народами ("грузин – не грузин") – независимо от привязки последних к выделенным территориям, в которых соответствующие нации становятся титульными. В той парадигме приходящиеся на грузин 66,0% оказались близки к 66,7% теории, тем самым отвечая модели "естественных и здоровых" межнациональных отношений. Совсем иная ситуация, в чем пришлось убедиться теперь, коль речь заходит об отношениях федеральных властей с автономиями. Здесь фигурирует не только структурно-логическая конструкция М = 4 (М = 3 + 1, или 1 +3), зачастую брутально ведущая себя при внедрении, см. раздел 1.4, но и цифра 20,9% (на деле – 20,8%), описывающая конфронтационное взаимодействие автономий со столичными властями. Кто же прав: федеральные политики, президент Э.А.Шеварднадзе, утверждающие, что для обострения межнациональных отношений в стране отстутствуют объективные предпосылки, а наличное обострение – результат чисто привходящих причин (таких, как несуразные личные амбиции руководителей автономий и коварная "рука Москвы"), или правомерны доводы лидеров автономий, усматривающих в поведении Тбилиси унизительные великодержавные нотки? Числовые данные, похоже, свидетельствуют: объективные резоны – у обеих сторон. Если бы не было компактного проживания нацменьшинств и политически организованных автономий, то межнациональная ситуация, по всей видимости, была бы лишена остроты и болезненности (модель a/c = 2/3, b/›c = 1/3). Однако попытки ущемить и тем более отменить автономии, предпринимавшиеся высокопоставленными апологетами унитарного государства, автоматически запускают конфронтацию, создают климат взаимных претензий (модель a/c = 70,1%, b/c = 20,9%). Здесь не место для рекомендаций, поэтому перейдем к следующему примеру – Канаде.
В Канаде две основных этнолингвистических группы: англо- и франко-канадцы, – и два государственных языка. Согласно энциклопедии, доля первых составляет 45% от всего населения, вторых – 30% [300, c. 535]. Таким образом, доля ведущей, англоязычной, группы в рамках бинарной альтернативы составляет а/с = 45 / (45 + 30) = 3/5, или 60%. Цифра 3/5 – третье из приближений золотого сечения, см. ряд (12), что на практике, как мы знаем, может означать модель гармонических отношений между двумя общинами. Но сейчас нас интересует другое.
В последние десятилетия во франкофонном Квебеке предпринимаются все более настойчивые попытки отделения. В 1970-х годах тут действовал террористический "Фронт освобождения Квебека", прибегавший к захватам в заложники федеральных министров и британских чиновников [322]. В 1980 г. вопрос о самостоятельности выносится на референдум. В его канун Квебеку пообещали статус "особого общества" [44], и 60% жителей сказали "нет" суверенитету для своей провинции, а 40% его поддержали [там же]. Итоги референдума заставили сторонников сепаратизма снизить планку притязаний, требуя лишь гарантий для своего языка и культуры (до 1970 г. даже преподавание французского языка в государственных школах считалось незаконным). Такие гарантии были включены в специальное соглашение 1987 г., но не были ратифицированы канадским парламентом. В 1992 г. Оттава отвергла еще одно, Шарлоттаунское, соглашение, в котором говорилось не о полной независимости Квебека, а о культурной автономии. Последовал взрыв национальных чувств, и очередной референдум, 30 октября 1995 г., принес настораживающие результаты: на сей раз против отделения высказалось только 50,6%, и 49,4% – "за" (при этом 60% франкоязычного населения Квебека отдало предпочтение независимости) [320]. Таким образом, налицо натянутые отношения между центральной властью и провинцией Квебек. Исходя из этого и произведем расчет.
Впрочем, ранее было дано обещание назвать черты типологического сходства не только между Испанией и Грузией (их территориально-государственное устройство согласно принципу М = 1 + 3), но между ними и Канадой. Для этого придется вспомнить материал раздела 1.4.2.
В Испании и
Канадская федерация образована в 1867 г., тогда же Квебек, бывшая колония Франции, становится одной из канадских провинций. В нынешних границах Квебек существует с 1912 г. Наиболее настойчивые попытки его суверенизации предпринимаются теперь, в канун и в момент третьей мировой бифуркации, третьей структурной трансформации мирового сообщества, см. главу 2. По-видимому, не будет преувеличением утверждать, что исследуемая проблема отношений центральных властей с автономиями, в том виде, в каком она выступает ныне, – специфически новый, даже новейший процесс, не только в Канаде, но и в Испании и Грузии. Историческая память, языковые и культурные различия здесь скорее лишь повод, строительный материал для более общих процессов политического структурирования, действующих поверх и помимо национальных особенностей, а также истории прошлого. Если истоки и причины "неразумных" конфликтов всегда гнездились во многом в бессознательной сфере, в пучинах коллективного бессознательного, то теперь самые мощные импульсы исходят из области рационального бессознательного, по крайней мере в государствах с образованным населением, см. Предисловие.
Та же Канада – вполне цивилизованная, высокоиндустриальная и постиндустриальная держава, типичный представитель развитой части мирового сообщества, которой присуща высокая степень толерантности.(5) Твердое впечатление, что нерв конфликта со сторонниками независимости Квебека следует искать не в последнюю очередь в современном глобальном блокообразовании. В последнем, как мы помним из раздела 1.4.2, одна из центральных ролей принадлежит Североамериканскому блоку, НАФТА, состоящему из трех государств: США, Канады и Мексики. Если в мировом сообществе почти повсюду утверждается структура М = 4 (как модификация: М = 3 + 1) – в Европе (ЕС), Евразии (СНГ), АТР, континентальной Азии, – для чего есть объективные основания, то непонятно, почему эти тенденции должны обойти стороной североамериканский континент. В случае, если произойдет "самый большой геополитический сдвиг в Северной Америке" [319] и Квебек добьется превращения в независимое государство, не существует никаких причин для его выхода из состава НАФТА. Логическое строение последней тогда окажется М = 4. Чтобы безболезненно для себя реализовать этот принцип в североамериканских условиях, Канаде следовало бы желать либо разделения Мексики (которой также знакома проблема сепаратизма), либо приема в НАФТА как минимум еще одного государства (вариант разделения США на настоящем этапе заведомо нереалистичен). Пока же "крайней", или "слабым звеном", остается Канада.
Однако пора приступить к расчетам. По данным энциклопедического словаря [300, c. 535], численность населения Канады – 25,4 млн. чел. (1985), площадь территории – 9976 тыс. км2. Население Квебека – 6470 тыс. чел. (1982), территория – 1540,7 тыс. км2. По количеству жителей Квебек составляет около 25,5% от Канады в целом, по размеру территории – чуть больше 15,4%. Среднее арифметическое равно 20,5%, что лишь на 0,4% отклоняется от теоретической величины 20,9%.
Психологическая подпочва соответствующего национально-территориального членения, его конструктивных пропорций может дремать до поры, не находя брутальных выражений в политике, но на очередном вираже истории, в момент кризиса она в состоянии вырываться на поверхность. Коллективное рациональное бессознательное подыскивает себе подходящую опору в реальности: под актуальные позитивные соотношения подводится релевантный общественно-психологический, ментальный фундамент. "Вдруг" дотоле невнятные групповые эмоции обретают "безупречное" логическое основание, все глухие, маловнятные подозрения разом оправдываются. Подсчетов как таковых, разумеется, никто не проводит, миссию его заместителя исполняет коллективный здравый смысл. Последний густо замешен на рациональной, элементарно-математической субстанции. Встреча эмпатической энергии ("хочу – не хочу" плюс воля их проведения в жизнь) с духом высшей, безусловной обязательности, присущей всему, что имеет математическую природу, порою оказывается взрывоопасной. В этом, в частности, убеждают примеры Испании, Грузии и Канады. Вот почему так важно исследование семантики различных цифровых парадигм: она помогает лучше понять подспудную подоплеку конфликтов, в ряде случаев их прогнозировать, а после того, как пламя уже разгорелось, найти относительно приемлемое решение, направить течение событий по предпочтительному руслу (мы уже знаем: одним и тем же объективным величинам могут отвечать разные расстановки позиций ведущих участников).