Чиста пацанская сказка
Шрифт:
На Шекельинке, в паре кварталов от Общака, с извозчика спрыгнул не больно характерный для этих чинных кварталов господин. Приземлившись с блатной присядочкой, господин радостно ухмыльнулся, словно вспомнив что-то хорошее, и тем же развинченым блатным переборчиком шуганул цокавшую по панели барышню. Барышня ойкнула и резво застучала по доскам панели, а господин гнусаво пропел:
Соба-ацка лаял-ла,
На дядю фр-раера!
Вертляво обернувшись, проводил барышню утрированно сальным взглядом, дернулся было закинуть за плечо отсутствующий шарф, но не нашел его и отчего-то расхохотался.
Жизнерадостно
– Господа йоббиты! Вам кто-нибудь сегодня говорил, что вы очень симпатичные молодые люди?!
Ошарашенные брюкеры переглянулись и растерянно молчали, впав в некое подобие транса.
– А у братвы в палатках дедушки сморщеные отдуваются…- еще шире улыбаясь, пробормотал под нос человек непонятную фразу, подмигнул и скрылся.
Дверь уже зверски солидного, но пока не слишком большого меняльного дома "Шнырер, Стырер и Крысевич" распахнулась от бесцеремонного… слава Кул-Тху, хоть не пинка!
– раздраженно набрала стервозности секретарша, длинная крашеная нежить из Лапландии, Карелии или еще откуда-то с севера, приготовившись заземлить нахала. В еще вибрирующих дверях показался…нифигассе… человек! А ниче, симпампоша, еще б не хмурился. Только вот ворот расстегнут, почему без крыла?… В изумлении выпучив глаза, человек воззрился на лярву, делая совершенно ничем не прикрытую стойку. Порозовевшая нежить аж проглотила отрепетированную осадку "вас ждут?", и судорожно вспоминала свое последнее отражение.
– Девушка! Я не стану катать вату и заявляю вам прямо - наконец-то! Я нашел - это вы! Ваша истинно северная красота - такая неожиданность в этой вульгарной, торгашеской Мусорскве! Настаиваю на ужине, и немедленно! Собирайтесь! Я пока быстренько перетру со Шнырером. У себя он? Кстати, я угадал - вы Брунгильда! Да? И вы из Бергена!
– восторженно проорал человек, подходя, присаживаясь на стол и нежно овладевая холодной лапкой лярвы.
– Да.
– растеряно ответила Ыпстигнея из Блаблагого, краснея сверх предельного для нежити уровня.
– Как вы догадались…
– Породу не спрячешь! Шнырер, спрашиваю, здесь?
– на полпути к двери обернулся галантный господин.
– У..у с-себя.
Глава финансового дома Бэмцыон Мыцаакович Шнырер почти успел затянуть крыло на расхлябаном ввиду духоты воротничке. Заслышав в приемной необычно шумного посетителя, он решил, что снова явился пожарный, вымогать на опохмел души…Илахим, да когда ж их, наконец, урезонят, а?! О, он еще и к Ипсочке пристает! Нет, я ему сейчас выскажу… Однако вместо Ипсочки с докладом в дверь ввалился тип такой характерной наружности, что руки Бэмцыона Мыцааковича замерли на крыле, а завтрак, обдав холодом прямую кишку, нехорошо сгрудился у самого сфинктера. Бесстрастно мазнув мертвыми
– Здорово, раф Шнырер! Да погоди давиться, в доме таки радость! Я ж приехал, гостинца тебе из глубины Шыбирских руд притаранил, э!
– К-к-акого г-гостинца?..
– выдавил Бэмцыон Мыцаакович, пытаясь куда-нибудь пристроить дрожащие руки.
– Да погоди, Быня, с гостинцами. Прям дите малое, гостинчика ему…
– А в-вы, извиняюсь,…в связи с чем?
– решился наконец Бэмцыон Мыцаакович. Надо отдать ему должное - он был довольно смелым для йоббита.
– Обан-сон!
– искренне удивился посетитель.
– Вы че тут, дети мои, не помните, на чьем асфальте колоситесь? Вроде ненадолго я в Дом Родной подымался…
Бэмцыон Мыцаакович дураком никогда не был, и быстро смекнул про "на чьем асфальте". Ситуация, наконец, приобрела некое подобие плановой смены кровли…Похоже, мягкую кровлю вытесняет та, что пожестче…- решил Шнырер.
– …Надо бы избежать пересмотра тарифов; может, даже и снизить. Эх, за что мусарне плачу - ни новостей, ни обстановки, ничего!..
– Я понимаю, наши текущие отношения с уважаемым Хрюном Брутеевским… подлежат пересмотру?
– Быня, ты не понимаешь, я не хочу твоих копеек. Хочешь платить мелким хулиганам - плати, Быня, это где-то даже практично. Стекла не перебьют.
Бэмцыон Мыцаакович похолодел -…Кажется, я попал глубже, чем хотел. Ой-вэй, если этому поцу Хрюн и впрямь мелкий хулиган - а он совершенно спокойно так его называет, зная, что я крышуюсь у этого кровожадного выродка… Ой-вэй, что с меня можно взять, кроме моих копеек… - и рефлекторно бросил взгляд на настольный портрет семьи, тут же перехваченный гостем.
– Ой цорыс…
– Быня, давай поговорим о деньгах, а то ты совсем расстроился.
Человек сдернул перчатку и ткнул руку под нос Бэмцыону Мыцааковичу:
– Зюзьку бачишь?
Дождавшись утвердительного кивка Шнырера, человек продолжил:
– Быня, мне говорили уважаемые люди, что такие хитрые йоббиты, как ты, могут за банковский день делать из такой зюзьки две… и не надо майсыс, Быня. Если ты завтра сделаешь из этой зюзьки две, я дам тебе десять. Сто. Тысячу. Понимаешь меня, раф Шнырер?
– Общак?
– несколько осмелев, поинтересовался Бэмцыон Мыцаакович. Надо сказать, что перспектива получения в управление даже сотни крыльев резко меняла статус его конторы.
– Общак, мобщак, Быня, что за глупости?
– строго взглянул человек.
– Клиент пришел, открыл счет. Кстати, о глупостях и гостинцах. Посмотри, теплые, нет?
– перед Бэмцыоном Мыцааковичем мягко стукнулся о столешню газетный сверточек.
– Х… х… - заикал Шнырер, роняя на стол свежеотрезанные уши.
– Холодные? Эх, извини, остыли значит, пока до тебя добрался. Такие пробки, не поверишь. Значит, будем считать, что о глупостях мы поговорили, и ты все понял. Так?
– Да-а… - слабо прошуршал пересохшими губами Бэмцыон Мыцаакович.