Чистая нота
Шрифт:
— Сожалею, — хмыкнул, меж тем, тот, и отметил: — Все ньонские принцы всегда плохо кончают, так что это лишь вопрос времени.
Это было истинной правдой: в Ньоне принцы зачастую успевали поубивать друг друга ещё до того момента, как один из них сядет на трон. А если вдруг кто и доживал до этого славного события — то там-то его новый правитель и убивал, пока не поздно.
Грэхард искренне полагал себя смертником по рождению, и давно
— Все там будем, не только ньонские принцы! — беззаботно отмахнулся от этого фаталистичного аргумента Дерек и застенчиво добавил: — Но давай всё-таки попробуем пожить подольше, а?
Грэхард почти улыбнулся. Он впервые увидел этот вопрос с такого ракурса: умереть-то все и так умрём, а фокус-то в том, чтобы всё же пожить подольше!
Оптимизм Дерека заразил и его, и он повторил тоном, очень похожим на дерековский:
— Я постараюсь, — и протянул ему руку для пожатия.
Дерек со смехом эту руку пожал и резюмировал:
— Ну что ж, значит, будем стараться вместе, мой принц!
— Будем, — улыбнулся Грэхард без всяких «почти».
Так тепло на сердце у него не было, пожалуй, никогда в жизни. Он даже решил внутри себя, что точно постарается пожить подольше — что было для несчастного, которого угораздило родиться ньонским принцем, весьма проблематично. Но, в конце концов, должен же был какой-нибудь принц первым доказать, что вполне может прожить долго и счастливо? Так почему бы не он? Глядишь, братец и оставит его в покое, если поймёт, что на трон Грэхард отнюдь не претендует, и шататься по чужим странам ему куда как интереснее, чем бороться за власть в Ньоне.
Будущее стало казаться Грэхарду куда как более светлым, и в душе его зародилось новое чувство — тёплая и светлая благодарность к парню, который своим лёгким и добрым нравом словно впустил в жизнь мрачного усталого принца лучи весеннего солнца.
Хотелось сделать для этого парня что-то хорошее — тем более, что сердце всё ещё жгло стыдом за сломанную в порыве гнева дудочку, — но выстраивать отношения Грэхард не умел — и учиться не хотел — поэтому пошёл окольными путями, вызвав к себе вечером Брайта и с порога ошарашив его претензией:
— Я не желаю слышать, как Дерек играет на свирели.
Брайт то ли в самом деле не догадался, что этим хотел сказать принц, то ли только сделал вид, потому что ответил с лёгким удивлением:
— Так он и не играет.
Рассердившись, Грэхард с нажимом, ничего не поясняя,
— Я. Не. Хочу. Слышать. Как. Дерек. Играет. На. Свирели.
С последним словом он пододвинул по столу в сторону Брайта несколько монет.
Раздражённо закатив глаза, Брайт то ли догадался, наконец, то ли сделал вид, что только догадался, и забрал монеты. Потом, глядя куда-то в сторону, невозмутимо отметил:
— Человеку, который не умеет извиняться, сложно будет сохранить чью-то дружбу.
Поморщившись, Грэхард мрачно пообещал:
— Язык отрежу.
Пожав плечами, Брайт вышел, чтобы назавтра осчастливить Дерека свежекупленной свирелью.
Она была очень красивой, из светлого дерева, любовно сделанной руками мастера, — маленькое произведение искусства для тех, кто умеет ценить музыку.
Дереку даже сперва не поверилось, что это происходит взаправду, а не привиделось ему в каких-то чрезмерно реалистичных мечтах. Он с благоговением держал свирель на раскрытой ладони и часто моргал, не в силах верить, что она теперь с ним — навсегда.
— Первое, — суровым тоном вернул его на землю Брайт, и, добившись внимания, продолжил: — Я знать не знаю, откуда она у тебя, и никакого отношения к ней не имею.
Дерек зачарованно кивнул.
— Второе, — продолжил Брайт, — его высочество сказал, что не хочет слышать, как ты играешь.
Дерек кивнул снова — чисто машинально.
Потом до него дошёл смысл формулировки — про то, что его высочество сам сказал, а значит, свирель куплена не только с его ведома, но и по его почину, — и он разсиялся самой яркой улыбкой.
Лицо его так светилось в этот момент от счастья, что Брайту стояло больших усилий удержать ответную улыбку при себе.
…когда тем же днём Дерек умчался пробовать, как звучит его новая подруга, он обнаружил восхитительно чистый, заливистый, торжествующий, наполненный самыми яркими оттенками чувства звук, который так и летел в высоту!
И у него совсем, совсем не получались те тоскливые мотивы, которые хрипло издавала его прежняя дудочка; переливчатая трель, которая первой вышла из-под его пальцев теперь, была чистой и звонкой, и, казалось, как быстрый луч сверкнула она в воздухе, чтобы достигнуть неба и зажечь его своим мягким и радостным мерцанием солнечного звона.
Это была первая чистая нота настоящей и искренней дружбы.