Чистая речка

Терентьева Наталия

– Я видел, как ты с ним уехала, я ждал тебя вчера! И тебя не было два часа! – проговорил Паша, снова покрываясь красными пятнами.

– Мы ездили за телефоном, к его маме. У нее есть старый телефон, она мне его дала, на время.

Я решила, что соврать во спасение самого Паши, чтобы он, как выражается Люба, не повесился, – это сейчас самое лучшее.

– Почему?

– Что почему? Потому что у меня нет телефона.

– Я бы купил тебе телефон! Я же сказал!

– Паша… – я потихонечку освободила руку, потому что у меня уже свело ее от Пашиных горячих пальцев. – Разберемся. Может быть, и купишь.

– Я сейчас

прямо поеду, давай я выйду! – Паша рванулся было к водителю.

Я с трудом удержала его и усадила обратно.

– Нет, сейчас не надо. И вообще, я ворованный телефон в киоске покупать не хочу.

– А… – Паша растерянно посмотрел на меня. – На обычный у меня денег нет. Они, знаешь, сколько стоят…

– Вот, поэтому я взяла телефон у… – я на ходу придумала имя, – Евгении Матвеевны, который ей не нужен, на время. А там посмотрим.

– Ты уже знаешь, как зовут его мать! – покривился Паша. – Все ясно!

Я даже подивилась проницательности Паши и связности его ревнивых мыслей.

– Пойдешь со мной вечером? – напрямик спросил Паша и жарко прижался ко мне.

Я усмехнулась.

– Куда, Паш?

Он молчал, только громко дышал и опять стискивал мне руку.

– В подсобку? Нет, даже не рассчитывай. – Я говорила совсем тихо, чтобы не слышала Люба. Я уже сто раз пожалела, что позвала Пашу сейчас, надо было доехать до детского дома и там поговорить. – Давай договорим, когда приедем.

Паша отбросил мою руку и пошел, падая то влево, то вправо, в конец автобуса, где сидела Алёхина.

– Почему он ушел? – спросила Люба.

– Здесь очень трясет, – ответила я и обняла ее. – Ты не замерзла?

Люба помотала головой.

– Нет. Но ты не так говоришь. Я понимаю, почему он ушел, но объяснить не могу.

Я засмеялась:

– Значит, ты умнее пятнадцатилетнего Паши. Он сам не понимает.

Паша, настроенный на мою волну, услышал мой негромкий смех с самого последнего сиденья.

– Очень смешно, Брусникина! Оборжаться! Я – клоун! Клоун!

Я обернулась к нему и молча на него посмотрела. Мне было очень его жалко. Но я не знала, как сделать так, чтобы Паша не взрывался и не переживал.

– Скажи ему, – зашептала Люба, – что ты придешь к нему на свидание, а вечером скажи, что у тебя живот болит или лучше голова.

Я засмеялась:

– Ну ты даешь! – Значит, она все-таки что-то уловила из нашего невнятного разговора. Такая маленькая… Мне кажется, я бы в девять лет не поняла ничего из этого. Или я себя забыла. Или просто чуть позже Любы попала в детский дом. – А завтра я что ему скажу? Что у меня болят зубы и хвост?

– У тебя нет хвоста! – тоже засмеялась Люба. – У людей нет хвоста!

Я рассказала ей, что у нас есть два лишних позвонка, скорей всего, это рудименты как раз хвоста, который был у наших предков, – нравится нам такое родство или нет. Люба недоверчиво посмотрела на меня:

– Вот ты, Руська, например, совсем на обезьяну не похожа. Некоторые, конечно, похожи… Особенно когда напьются…

Я почувствовала, как меня кто-то схватил за плечо. Ну кто! Не Артем же и не Гоша, и не восьмиклассники, хотя среди них есть один мальчик Лёня, который занимается вместе со мной танцами и которому я нравлюсь. Лёня раньше всегда старался встать в одну линию со мной на занятиях, садился в автобусе и в столовой рядом, но сейчас боится откровенно влюбленного и нахрапистого Веселухина, всегда при нем старается

уйти подальше от меня и даже в автобусе отсаживается подальше, чтобы не нарваться на Пашу.

– Ты что будешь после обеда делать? – спросил Веселухин, тут же покрываясь румянцем.

– Паша, ты даже не представляешь, какой ты симпатичный, – сказала я. – Особенно когда не ругаешься. Такое милое лицо.

Паша растерянно захлопал глазами:

– А… – сказал он, перетаптываясь рядом с моим сиденьем.

– Да сядь ты уже, Веселухин! Я из-за тебя еду еле-еле! – закричал Николай Демьянович, пожилой шофер, который работает у нас без пропусков, никогда не болеет, не опаздывает. Мне он очень симпатичен, хотя он всегда матерится на ухабинах и выбоинах, из которых состоит наша дорога. – Башку сломаешь себе! Сядь, сказал! Что ты к ней прилип! Не пойдет она с тобой! Не из того теста сделанная! Не видно, что ли!

Я была удивлена не меньше остальных тем, что сказал в сердцах Демьяныч, как зовут его все – и воспитатели, и самая малышня. Кто бы мог подумать, что скромный и простой Демьяныч – такой хороший психолог, лучше даже, чем некоторые наши воспитатели и учителя. В трех предложениях все правильно сказал. Веселухин тоже услышал, и ему страшно не понравились слова Демьяныча, но к нему он задираться не стал, зато дал подзатыльник какому-то мальчику, свесившемуся в проход, а меня спросил снова, я просто слышала, как он изо всех сил сдерживается, чтобы говорить прилично и не орать:

– Что ты будешь делать после обеда?

– Уроки, – ответила я. – Я всегда после обеда, когда у меня нет занятий, делаю уроки. Ты же знаешь, Паша.

– Я приду к тебе.

– Зачем?

– Тоже буду уроки делать! С тобой! – прорычал Паша. – Объяснишь мне алгебру!

– Хорошо, приходи.

Паша сдвинул мальчишек на соседнем сиденье, через проход от меня, и сел, выбросив свои длинные тощие ноги в проход. Хороших ботинок на Пашин размер в этот раз не привезли, он донашивал старые – в прошлом году нам прислали много странной, необычной обуви, даже не знаю, где ее взяли. Альпийские ботинки больших размеров, крепкие, из толстой приятной кожи, женские сапожки без молнии, которые нужно натягивать как носки, разноцветные лодочки… Можно было бы подумать, что разорился какой-то магазин и нам привезли остатки – так однажды было с джинсовой одеждой, и мы оделись все в отличные джинсы, куртки, у нас был просто джинсовый мир. Но сейчас все было не новое. Паша как надел альпийские ботинки, так и не снимал их, даже летом ходил, очень себе в них нравился, к тому же это какая-то особая технология – летом не жарко, зимой не холодно. Но раздолбал он их так по нашей грязи и бездорожью, что сейчас страшно было на его ноги смотреть. Хотя если ботинки помыть, может быть, стало бы и не так страшно. Паша – щеголь, резиновые сапоги, которые не пускает на порог охранник школы, не носит.

– Ты добрая… – прошептала мне Люба и прижалась покрепче. – И такая загадочная, Руська… Я тоже хочу такой быть.

Я поцеловала ее в голову.

– Шапку отнеси Зинаиде постирать.

– А что, воняет? – удивилась Люба.

– Почему воняет? – засмеялась я. – Что, мы вещи стираем, только когда они воняют, что ли? Просто грязная шапка.

– Зинаида сказала, я уже большая, чтобы стирала сама.

– Ладно, приходи, вместе постираем.

– Русь, а почему в семейном корпусе есть машинка, а у нас нет?