Чистильщик
Шрифт:
– Ясно, – Звездорванцев потирал ладошки и доставал из кейса с золоченой монограммой (ах, как хочется казаться большим и солидным!) коробку с шахматами: – Ну, тогда, может … эээ… партейку?
– А вот это – с превеликим удовольствием! – Тут я усаживался на краешек стула (привинчен, зараза, не подвинешь к столу!), и мы начинали сражаться не на жизнь, а насмерть – Звездорванцев, дилетант в сей строгой игре, отдавался ей самозабвенно, будто с разбегу в омут нырял.
Такой расклад меня вполне устраивал – можно было посидеть в нормальной комнате, подышать воздухом, покурить и, общаясь с хорошим человеком, узнать, как там – на воле. Такой идиллии, впрочем,
– Все шито белыми нитками, – резюмировал он, определившись в отношении меры пресечения. – Все вы так – подстава, подстава! Надо же, а! Водку ему в рот залили! Может, они еще и бабу под тебя подложили?! И щипцами от камина и ледорубом полтергейст позабавлялся?! Ха!
Но мою просьбу об обязательном присутствии адвоката неожиданно выполнили – честно говоря, я не рассчитывал на результат, когда, руководствуясь опытом просмотренных видеофильмов, гордо заявлял, что без адвоката фирмы даже рта не раскрою! А может, сыграло роль особое положение нашего адвоката в системе отношений правоохраны и криминалитета. Борис Моисеевич Гольдман, состоящий на службе у Дона, за время своей активной деятельности посадил на скамью подсудимых не один десяток товарищей в форме, имевших неосторожность превратно истолковывать суть и значение правозащиты в современном уголовном процессе. В общем, адвоката ко мне доставили и даже позволили переговорить наедине, предварительно обыскав Гольдмана, дабы не пронес злобному убийце каких-нибудь запрещенных предметов.
– Я все знаю, – махнул рукой Борис Моисеевич, когда я попытался изложить суть дела. – Я предупредил, чтобы не смели без меня предъявлять обвинение… Так что… – Тут он смутился и виновато пожал плечами: – Ну, знаешь, придется тебе посидеть некоторое время в СИЗО, мальчик мой… Мммм-да… Так вот. Это липа – дураку понятно. Я разберусь – подключим все резервы, заплатим кому надо – можешь не беспокоиться. И не из таких передряг выскакивали…
– Нехорошо мне в СИЗО будет, дядя Борис, – мрачно сообщил я. – Знаешь, сколько товарищей хотят мою голову?
– Знаю, мальчик, знаю, – торопливо покивал Гольдман. – Уже дадено кому надо – будешь сидеть в комфортабельной одиночке. Ты же у нас бывший вэвэшник – положено отдельно содержать. Так что – не беспокойся, быть удавленным в общей камере тебе не грозит.
– Ну и на этом спасибо, – поблагодарил я и поинтересовался: – Как Дон?
– Нормально, – отводя взгляд, ответил Гольдман – в его голосе я уловил фальшь. – Ты не волнуйся – сиди себе… Да – вот еще что! Без меня – ни слова! Понял? Ни е-ди-но-го словечка! Все показания – в моем присутствии. И ничего не вздумай подписывать. Ясно?
– Да понял я, дядя Боря, – успокоил я Гольдмана. – Вы, главное, найдите, кто меня подставил. И знаете – я могу подсказать: ищите в Кировском районе.
– Это уже не твоя забота, мальчик мой, – мудро сощурился Гольдман. – Твой патрон занимает достаточно высокое положение в системе, а потому у тебя не должна болеть голова о том, как тебя будут вытаскивать из дерьма, в которое ты имел неосторожность вляпаться. Так что – сиди себе…
Меня благополучно переместили в СИЗО и водворили в одиночку. Никто меня ногами не бил и прикладами в спину не тыкал –
Обстановка одиночной камеры комфортом не отличалась: откидные нары и отвратно воняющая в углу чаша «Генуя» (на местном диалекте – «параша» или «толчок»), над которой сиротливо зависал протекающий водопроводный кран. Когда я намекнул, что неплохо было бы заполучить матрац, робу, туалетные принадлежности и так далее, корпусной терпеливо разъяснил:
– Вот на зону придешь – тама тебе все и дадут. Тута ни фуя не получишь. А матрац – с бикарасами. Хошь?
Я решительно отказался – уж лучше на голых досках бока отдавливать, чем потом беспрерывно чесаться…
– И вооще – должен радоваться, – сообщил свое мнение корпусной. – У нас тута людишек – как сельдей у бочке. А ты, как король, – отдельно. По режиму, вишь ты, полагается ему! Хм… Ну, бывай, хлопец. – И со страшным скрежетом захлопнул железную дверь, похоронив меня в замкнутом пространстве камеры…
На следующий день, после завтрака, который состоял из пары кусков липкого черного хлеба и тарелки перловки с острым привкусом хлорки, меня повели на допрос. Комната для допросов располагалась в этом же корпусе, на последнем этаже. За ближним к зарешеченному окну столом сидел румяный молодой человек с бездонно-голубыми глазами и скучающе обрабатывал ногти маникюрной пилкой.
– Спасибо, – сказал он корпусному и сделал отмашку рукой – типа удались, тот ретировался, оставив дверь слегка приоткрытой.
– Дверь-то закройте! – возвысил голос румянолицый.
В коридоре раздалось брюзгливое бурчание по поводу какой-то матери и безопасности следователя, однако дверь закрылась.
– Ну вот и ладненько, – констатировал румянолицый и указал рукой на свободный стул: – Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо, – буркнул я, присаживаясь, и уточнил: – На сколько?
– В смысле? – не понял румянолицый.
– На сколько садиться – лет на двадцать? – Я внимательно посмотрел на собеседника, стараясь определить степень сопричастности следака моим напастям.
– Ах, вон что! – румянолицый смущенно улыбнулся и нервно мигнул – значит, в курсе, сволочь, почем дровишки! – Я полагаю, мы разберемся с вашим делом, угу… и расставим все точки над «i». Кстати – я ваш следователь. Звездорванцев, Василий Хафизуллович…
– Василий Хафи… как? – переспросил я.
– Хафизуллович, – зарделся следак. – От слова Хафизулла.
– Эк вас угораздило, – посочувствовал я. – А на вид вы совсем даже бледнолицый! Да и фамилия… Хм! Н-н-да…
– Ну… где вы встретите сейчас носителя чистого этноса? – заоправдывался Звездорванцев. – Сейчас все так перемешалось… мгхм… хммм… монголы там, видите ли, триста лет, ага… Так что… А насчет фамилии – увы, мы не выбираем. Впрочем, давайте займемся делом.
Давайте, давайте, – согласился я и выдал: – Вы в курсе, что без своего адвоката я вам ничего не скажу? Там, на подходах к изолятору, должен где-то топтаться такой толстенький курчавый дедок – мой адвокат. Гольдман его фамилия.