Чисто царское убийство
Шрифт:
– Да, трудностей будет много, – согласился Углов. – А чего другого ты ожидал? Знал ведь, куда отправляемся. Разве в Италии у тебя не так было?
– Нет, гораздо легче! – заявил Ваня. – Ведь я там был иностранец, дикий московит. Какой с меня спрос? Я мог любые ляпы допускать, да и общался в основном с художниками. Мы говорили все больше о живописи. Да и вообще нравы там попроще. А тут на каждом шагу титулы, чины. И в языке нельзя ошибиться.
– Да, нельзя. Надо постоянно за собой следить. Думаешь, мне легче? Ничего,
– Да я не раскис, просто устал, – заверил Ваня названого старшего брата и спросил, чтобы доказать, что он бодр и готов к работе: – Так с чего мы начнем?
– Не с чего, а с кого, – ответил Углов. – С врачей, конечно. Мы ведь еще там, у нас, это обсуждали. Если допустить, что Петр был убит, то надо будет признать, что сделать это можно было лишь одним способом – отравить царя. Учинить такое мог прежде всего врач. Петра постоянно лечили два доктора – Блюментрост и Бидлоо. Кроме них, во время болезни привлекались еще немец хирург Паульсон и итальянец Аццарити. Вот с ними со всеми и надо побеседовать.
– А кто-то другой разве не мог дать царю яд?
– Мог, конечно. Но другому человеку сделать это было бы куда труднее. Петр до последних часов находился в сознании. Он не взял бы никакое лекарство из чужих рук. Разве что жена…
– А Екатерину ты совсем исключаешь из числа подозреваемых? Ведь у нее был мотив. У нас на глазах ее провозгласили императрицей вместо Петра, – сказал Ваня.
Углов не спешил отвечать, испытующе глядел на своего младшего брата.
Ваня постоял, что-то припоминая, потом сказал:
– Да, ты прав, что в это не веришь. Я ведь был там, у постели Петра, слышал разговор Екатерины с Меншиковым. Нет, она не притворялась, действительно любила своего мужа и не хотела его смерти.
– Вот видишь! – назидательно произнес Углов. – Нечего всех подряд подозревать, как это делает светлейший князь. Он только и думает, как с нашей помощью Долгоруковых погубить. А у нас задача другая. Нам необходимо установить истину! И спешить тут не следует. Надо дождаться, пока врачи проведут вскрытие тела покойного и придут к каким-то выводам.
Поздним вечером второго февраля лейб-медик императорского двора Иван Лаврентьевич Блюментрост прибыл из Зимнего дворца. Там он вместе с другими докторами – Бидлоо, Паульсоном, своим братом Лаврентием – исполнял печальную обязанность: проводил вскрытие скончавшегося государя Петра.
Как врач, Иван Блюментрост мог быть довольным результатом этой процедуры, столь ужасающей обычных людей. Она показала полную правоту лейб-медика
Еще там, во дворце, возле стола, где проводилось вскрытие, Иван Лаврентьевич обменялся некоторыми суждениями с коллегами. Они согласились с ним в том, что именно ему, лейб-медику покойного, надлежит писать заключение о результатах вскрытия.
Доктор переодевался в домашнее платье и как раз обдумывал формулировки этого заключения. Одновременно он принюхивался к соблазнительным запахам, доносившимся из кухни.
Вдруг в дверь опочивальни просунулась голова Тимофея, его старого слуги.
Тут следует заметить, что доктор Блюментрост, конечно же, проживал в Петербурге в Немецкой слободе и носил голландскую фамилию, но родился в Москве. В обиходе он пользовался русским языком и слуг набирал в основном местных, поскольку они были дешевы.
– Ваше благородие, там господин какой-то важный пожаловал, разговора требует, – произнес Тимофей.
– Какой еще важный господин? – недовольно пробурчал медик. – Скажи, что я сегодня никого не принимаю, у меня дело государственной важности. Да и поздно уже.
– Я уже точно так докладывал его милости, – отвечал опытный слуга. – Говорил, что ты, Иван Лаврентьевич, только что из дворца приехал, покойным императором занимался. А он в ответ, мол, и сам оттуда, и дело его касается как раз покойного императора.
Нехорошее предчувствие вдруг возникло в душе доктора Блюментроста. В течение последнего месяца великому императору становилось все хуже. Никакие меры, принимаемые медиками, не помогали. За это время доктору не раз доводилось слышать о подозрениях, возникших у особ, близких к престолу.
Дескать, только ли естественные причины виноваты в том, что император, всегда такой крепкий, вдруг не может справиться с болезнью? Нет ли здесь злого умысла?
Намеки эти высказывали прежде всего светлейший князь Александр Данилович Меншиков и вице-канцлер барон Остерман. Но доносились они и от людей противоположной партии, например от князя Петра Алексеевича Голицына.
Правда, человек, особенно приближенный к Петру – его царственная супруга Екатерина Алексеевна, – никаких упреков врачам не делал и во всем им доверял.
Поэтому, узнав о том, что Сенат провозгласил Екатерину императрицей, доктор Блюментрост вздохнул с облегчением. Он решил, что никаких неприятностей после смерти Петра ему ожидать не приходится. Иван Лаврентьевич уже и с коллегой Бидлоо успел на эту тему переговорить там же, у прозекторского стола. Он встретил в нем человека, мыслящего сходно.
Но ведь мнение государыни императрицы могло и перемениться. В Петербурге имелись люди, которые были способны нашептать ей что-то злое. Не с этим ли связан поздний визит неизвестного господина и его настойчивость?