Чисто научное убийство
Шрифт:
— Я знаю все, — сказал я. — Кто убил, как убил и почему убил.
— Вот уж действительно «вени, види, вичи», — хмыкнул Роман. — Мы возимся пятые сутки и топчемся на месте, а историк Песах Амнуэль взглянул одним глазом, и пожалуйста. Ну, поскольку ты уже все знаешь, тебя вряд ли заинтересует то, что мы обнаружили сегодня?
— Заинтересует, — сказал я. — Почему не дополнить систему доказательств новыми аргументами?
— Мои люди допросили студентов и докторантов, которые были знакомы с Груберманом — всего семнадцать человек. Не поверишь: никто не
— Груберман, — философски заметил я, — сам напрашивался на роль жертвы и доводил людей до такого состояния, когда один из них не выдержал и… Это у него был такой оригинальный способ покончить с собой… Нож вы, конечно, не нашли.
— Нет, — сказал Роман. — Но я сегодня арестовал Шуваля.
— Что?! — от неожиданности я едва не смахнул со стола вазочку с печеньем. — Я же говорил с ним утром!
— А потом пришел я, и Шуваль в присутствии нескольких свидетелей признался в том, что убил Грубермана.
— Что за глупости! — воскликнул я. — Не мог он убить Грубермана, потому что…
Я замолчал, заново перебирая в памяти свои логические построения и не находя в них изъяна. Все было верно в них и четко аргументировано. Шуваль взял на себя чужую вину — зачем?
— Так почему, — спросил Роман, — ты считаешь, что Шуваль не убийца?
— Он объяснил, куда дел нож? — у меня пропало желание излагать Роману свою версию, особенно сейчас, когда комиссар вообразил, что почти закончил расследование.
— Шуваль утверждает, что, когда Беркович побежал звонить по телефону, а Флешман в состоянии прострации стоял над телом убитого, он вышел из лаборатории и бросил нож в мусорную урну в коридоре.
— И араб-уборщик этого не увидел?
— Внимание уборщика было отвлечено Берковичем. А потом тот же уборщик выбросил мусор — и нож в том числе. Мы ведь не проверяли урны, стоявшие в коридоре, все были убеждены, что нож должен быть в лаборатории.
— Ну-ну, — пробормотал я. — И тебя устраивает эта версия?
— Не очень, — нехотя согласился Роман. — Уборщик утверждает, что, кроме Берковича, никто из лаборатории не выходил. И никакого ножа в корзине, когда он опорожнял ее в большой бак, не видел.
— Насколько можно верить уборщику?
— А какой ему резон врать? — удивился Роман. — Во-первых, он, как уже говорил, держится за свою работу. Во-вторых, зачем араб стал бы покрывать еврея и рисковать при этом?
— Незачем, — согласился я, — если уборщик и Шуваль не действовали сообща.
— Песах, — усмехнулся Роман, — ты противоречишь сам себе. Только что ты утверждал, что Шуваль не убивал, теперь хочешь связать Шуваля с уборщиком… Выбери что-то одно.
— Когда судья должен будет продлить срок задержания Шуваля? — спросил я.
— Послезавтра. К этому времени, думаю, все будет надежно запротоколировано и увязано.
— Хорошо, — сказал я, — надеюсь, в камерах предварительного заключения хорошие
— Песах, — Роман поднялся, — твой растворимый кофе не лучше черного, а ход твоих мыслей мне и вовсе не нравится.
Проводив Бутлера до двери, я сказал, когда он уже переступил порог:
— Не убивал Шуваль Грубермана. И араб-уборщик, естественно, тоже не при чем.
— А кто же убил? — равнодушно поинтересовался Роман.
— Завтра, — пообещал я, — вечером я назову убийцу и изложу все обстоятельства.
— Ну и отлично, — заключил Роман. — Если ты возьмешь вину на себя, я не стану возражать и посажу тебя в одну камеру с Шувалем. Вам будет о чем поговорить.
— Это точно, — последнее слово я оставил за собой.
Спал я спокойно.
Глава 7
Стилет, которого не было
Мне, собственно, оставалось сделать немногое. Я позвонил в университет и задал несколько вопросов профессору Хавкину. Профессор, работавший на той же кафедре, что покойный Груберман, судя по объявлению, которое я видел на доске, собирался в будущем месяце выступить с докладом, тема которого показалась мне любопытной. Ответы профессора меня вполне удовлетворили.
Потом я узнал в деканате номер телефона в Штатах, по которому могу найти профессора Брандера, и потратил полсотни шекелей на этот затянувшийся разговор. Ничего, кто-нибудь мне этот счет непременно оплатит — либо Управление полиции, если Роман согласится с моей версией, либо университет, если разговор придется относить к категории служебных. Я, впрочем, был уверен, что раскошелиться придется кассиру полиции.
В Балтиморе была ночь, и я поднял Брандера с постели. Услышав мою версию, он сначала отпирался, но, когда я сказал ему об аресте Шуваля, профессор минуту молчал (я уж подумал, что линия разъединилась), а потом сказал коротко:
— Вы правы. Я возвращусь первым же рейсом.
Я был уверен, что он так и поступит. Должна же быть у человека совесть, в конце-то концов.
Мне даже в голову не пришло, что Брандер может сбежать.
Вечером в среду Роман и не подумал подняться ко мне, вернувшись с работы. Видимо, от моего кофе у него началось несварение желудка. Я тоже не торопился напоминать о себе — ждал гостя.
Звонок раздался в половине двенадцатого.
— Я в Бен-Гурионе, — сказал профессор. — Отложим до утра или…
— Приезжайте ко мне, — предложил я, — почему не покончить со всем этим прямо сейчас?
— Вы… один?
— Нет, — честно признался я.
Такси остановилось у порога в первом часу, и, пока Брандер расплачивался с водителем, я позвонил Роману.
— У нас гость, — сказал я, — поднимись.
Наверное, что-то было в моем голосе: Бутлер не стал возражать.
Он вошел в салон, когда профессор устало опускался в большое кресло у телевизора.