Чисто научное убийство
Шрифт:
— Почему вы не сказали мне об этом раньше? — спросил я тоном прокурора, от которого следственная бригада скрыла важные оперативные данные.
— Справка из Сюртэ прибыла сегодня днем, — сказал Роман.
— Значит, — продолжал я рассуждать вслух, — та женщина в студии действительно была Айшей Ступник, ведь не мог Мерже ошибиться, верно? Он-то знал ее лучше кого угодно! И тогда в самолете была…
— В самолете была Айша Ступник, — твердо заявил Липкин. — Все документы в порядке, а на теле есть характерные приметы, которые были у Айши. Например, три коронки, поставленные дантистом Эрдманом в Иерусалиме.
— Ну, не могла же она раздвоиться! — воскликнул я. Черт, если бы это действительно произошло, мои собственные поступки, если не приобрели бы обоснование, то, по крайней мере, встали бы в один ряд с иными мистическими событиями того дня.
— Не могла, — согласился Роман. — Женщина не могла раздвоиться. Никто не имел возможности ее убить. Никто в самолете не имел мотива. Мы с Гаем сейчас возвращаемся в управление, и я решительно не знаю, как вести следствие дальше. Тем более, что главный свидетель и консультант перебрал и находится в нерабочем состоянии…
Спорить я не стал — это была правда.
Я мог бы сказать, что главные улики, — прямые улики, мечта полицейского, находятся от Романа в трех шагах… Я мог бы…
Ничего я не мог. Разве что закрыть глаза и подождать, пока Роман с Гаем распрощаются и закроют за собой дверь.
Глава 7
Экстрасенс
Рина помыла посуду и, как она всегда это делает ровно в девять вечера, позвонила Михаэлю в Ашкелон. Сын уже пятый год вел самостоятельный образ жизни, и Рина не могла с этим смириться. Как мальчик провел день? Довольно ли им начальство на его компьютерной фирме? По-моему, спрашивать нужно было иначе: доволен ли Михаэль своим начальством и не намерен ли в очередной раз менять место работы. Не поссорились ли они опять с Далией? Конечно, поссорились, молодые всегда ссорятся — это нормальный процесс привыкания, и нечего родителям вмешиваться, подливая масла в огонь.
Меня раздражали эти бессмысленные телефонные разговоры, и ровно в девять я обычно удалялся в кабинет и закрывал за собой дверь. Но Рина говорила громко, и сегодня звук ее голоса, произносившего родительские банальности, раздражал больше, чем обычно — мешал сосредоточиться, мешал думать, мешал жить.
Я, конечно, понимал, что воспринимаю окружающее в искаженном виде. Я понимал, что происходящее нелепо и в природе существовать не может. Я не мог убить Айшу Ступник, потому что я никогда ее прежде не знал, я не имел мотива и вообще — я не в состоянии убить человека, даже если этот человек полезет на меня с ножом.
Подсознание способно тасовать информацию как карты и не принимать за реальность то, что ему не нравится. Пример: полчаса назад Роман с Гаем утверждали, что никто в самолете не мог всадить шип под лопатку Айше Ступник. Никто — и Песах Амнуэль в том числе.
У Бутлера с Липкиным были свидетели. У меня улики — пять металлических шипов, на кончике одного из которых застыла капелька желтоватого цвета.
Шипы мне могли подсунуть, чтобы навести полицию на ложный след.
И воспоминания мне могли подсунуть тоже?
К тому же, не могли подсунуть и шипы. Ну
Я вспомнил.
Воспоминание всплыло — это банальное сравнение, но точное: воспоминание именно всплыло на поверхность сознания, сначала появился его кончик, и я ухватился за него, хотя мог бы и отпустить, и тогда воспоминание утонуло бы навсегда или плавало бы где-то под поверхностью сознания, как кит под волнами океана, я видел бы его контуры, не мог бы понять, что меня гнетет, и это было бы еще хуже. Но я позволил всплыть темной массе, и как это обычно бывает, невидимое и нереальное там, в глубине, вытянутое на поверхность оно оказалось четким и однозначным.
Я открываю кейс. Футлярчик с шипами лежит под бумагами. Я открываю крышечку и вытягиваю за тупой конец один из шипов, тот самый, с желтой капелькой. Я достаю из кармана платок, заворачиваю в него шип (на платке остается едва заметное жирное пятнышко) и опускаю платок обратно в карман. Закрываю кейс и…
И иду принимать ванну.
Только ванны мне сейчас нехватало. От одного вида воды, и еще от голоса Рины (почему она так громко говорит по телефону?), мне стало плохо. Голову стянул обруч, а желудок конвульсивно сжался.
Рина уже успела повесить брюки в шкаф, вечно она наводит порядок, не спросясь, нужно теперь копаться в этом барахле… Вот. Конечно, я сначала залез не в тот карман и вытянул ключи от факультетской лаборатории — совсем с памятью стало плохо, я никогда не носил эти ключи в кармане, они могли выпасть и затеряться, а завхоз Амир Датан, прежде чем выдать дубликат, обычно читал длинную нотацию о том, как нужно относиться к собственности, если она принадлежит университету.
Платок лежал в другом кармане, и, когда я его разворачивал, у меня тряслись руки. Может, это все-таки признак паркинсонизма? Ну конечно, у меня началось воспаление мозга со всеми симптомами.
В том числе и сугубо материальными — жирное пятнышко было почти в самой середине платка, там, где я и ожидал его увидеть. Похоже, что, если я на что-то и мог положиться с уверенностью, так это на собственные воспоминания.
Да? Даже тогда, когда воспоминания утверждают, что я воткнул шип в шею бедной женщины, в то время как на самом деле…
Господи, что значит — на самом деле? Что вообще в этом мире происходило на самом деле, а что было вымыслом, подтасовкой, игрой фантазии?
Рина заглянула в кабинет и сказала:
— У Мишки с Далей опять проблема. Никак не решат, какого цвета должны быть стены в детской комнате.
— Пусть сначала обсудят, какого цвета должен быть ребенок, — пробормотал я, закрывая дверцу шкафа. Голову обхватил обруч, желудок — вот дурная привычка! — подпрыгнул, и я опустился в кресло перед компьютером, потому что меня не держали ноги.
— Я вызову скорую, — решительно сказала Рина, — ты уже вторые сутки не в себе. Если это отравление, нужно…
— Ничего не нужно, — сказал я, и не могу утверждать, что сказал это достаточно решительно. — Это не отравление. У меня болит голова. Я устал. Скорая, скажешь тоже… Мне нужно снять боль, и все…