Чистое течение
Шрифт:
— Вы задумались, — отметил рыбак.
— Есть о чем, — сказал я.
— Ой, есть, — подтвердил он.
Ленивые художники, довоенные завсегдатаи Казимежа, глядя на нерасторопный персонал Дома для приезжих, да и на кое-кого из новых постояльцев, видят отразившуюся в них историю перемен последних лет, словно в некоем карманном издании Бальзака. А я по временам вижу эту историю даже отчетливее, чем в больших городах, ибо в малых городишках и радости и горе проявляются ярче, чем в больших городах. Малые городишки — это действительно маленькие, готовые книги. Впрочем, не такие уж маленькие!
1953
Родина
Люди, без памяти влюбленные в Казимеж,
Можно перечислить все подряд красоты Казимежа — Вислу, «живописную, но злую», холмы, с которых открываются величественные виды, овраги с фантастической растительностью, созданные для того, чтобы там сбывались сказки, пейзаж, для которого одни ищут аналогию в городках Южной Франции, другие — в чудесных итальянских городках, а третьи видят в нем чистейшую эманацию польской земли. Можно составить подробный список красот Казимежа, но даже самый обстоятельный список не объяснит, почему городок покоряет сердца людей и почему — что труднее — способен удержать их любовь, ведь сюда возвращаются даже те, которые клянутся, что никогда больше не приедут.
Я думаю, что обаяние Казимежа заключено в чем-то очень простом и вместе с тем очень необычном: пожалуй, нет в нашей стране другой местности, которая так легко возвращает людям поэтический дар, заглохший в повседневных трудах и повседневной бессмысленной суете. Через час после приезда человек смотрит на мир новыми, промытыми глазами, слышит новыми, прочищенными ушами, в нем бьется молодое сердце. В человеке просыпается поэт, который в нем дремлет, живописец, который также в нем дремлет. Казимеж возвращает людям дар поэзии, которым дышит каждая пядь здешней земли. Согретые солнцем сады дурманят ароматом, более насыщенным, чем где бы то ни было, а краски здесь более ярки, чем где бы то ни было. Здешняя зелень, пенящаяся, неистовствующая в своем буйном изобилии, белизна камня, бурый цвет туч, серебро луны, рассветы и сумерки не похожи ни на какие другие. И небо здесь выше, чем где бы то ни было, и горизонт шире. Под здешним небом чувства и душа живут напряженнее, чем где бы то ни было.
Поэзия — чудеснейший дар человека, как же не любить место, которое пробуждает ее. И любишь здесь сильнее, чем где бы то ни было! Много поколений художников пережили в городке на Висле прекраснейшие свои минуты, за которые они потом благодарили его в картинах, в поэтических строфах; творчество, связанное с Казимежем, — это и есть благодарность за восторг.
С течением времени значение таких мест, как Казимеж, непрерывно возрастает, память о них помогает жить. В трудные минуты они вспоминаются, как мать, и кажется, достаточно снова их увидеть, как исчезнут все заботы. Чудесная тайна, именуемая родиной, живет в таких местах сильнее, чем где бы то ни было.
1958
Венная память
1
Представ перед Высшим Народным трибуналом, комендант Освенцима, расист и палач Рудольф Гесс спорил только по поводу количества лиц, отправленных им в газовые камеры. Он утверждал, будто сжег не два с половиной миллиона человек, а полтора, настаивая на том, что возможности «освенцимского лагеря все же были ограничены». В беседах с профессором Батавиа и с тюремными надзирателями, бывшими узниками Освенцима (они показывали ему номера, вытатуированные у них на теле), Гесс, так же
С детства он готовился к духовной карьере. И впоследствии, когда уже стал специалистом по концентрационным лагерям, искренне восхищался нравственной стойкостью членов секты «Свидетели Иеговы». Жена Гесса также уверяла, что никто не умеет заботиться о доме лучше, чем «библейские пчелки», работавшие у нее в качестве домашней прислуги. Одна из «пчелок», служившая у другого эсэсовского офицера в Освенциме, по глазам угадывала все его желания, хотя из принципа отказывалась чистить воинский мундир. Гесс близко познакомился со «свидетелями Иеговы» в самом начале своей карьеры, в Саксенхаузене, когда он еще не допускал и мысли, что количество заключенных может исчисляться пятизначными цифрами. Гесс знал религиозных фанатиков из монастырей, из священных мест в Палестине, Геджасе, Ираке, Армении, католиков и православных, мусульман, шиитов и сунитов, но в Саксенхаузене он столкнулся с явлением, о котором до тех пор не имел понятия. Два крестьянина из секты «Свидетели Иеговы» были приговорены к смертной казни за отказ от службы в армии. «Когда им в тюрьме прочитали приговор, они почувствовали такую безудержную радость, что не могли дождаться исполнения приговора. Они молитвенно складывали руки, восторженно смотрели ввысь и непрерывно повторяли: «уже скоро мы будем у Иеговы, какое счастье, что мы оказались избранниками судьбы!..» С просветленными лицами они встали у деревянной стены, ожидая расстрела!.. Все, видевшие эту смерть, были взволнованы. Она произвела впечатление даже на команду солдат, приводивших приговор в исполнение». Гесс сообщает, что Гиммлер ставил «свидетелей Иеговы» в пример эсэсовцам.
Гесс называет цыган своими любимцами. В 1942 году в Освенцим приехал Гиммлер. Комендант показал ему свой любимый «уголок» лагеря; перенаселенные жилые бараки, больничные бараки, набитые больными, детей, страдающих номой — болезнью, напоминающей проказу, «эти исхудалые тельца детей с большими дырами в щеках, это медленное разложение живого тела». Гиммлер приказал ему «все это» сжечь. Потом в Ораниенбурге цыгане, которые знали Гесса по Освенциму, справлялись у него о своих близких, давно уже отравленных газом.
Гесс не испытывал ненависти даже к евреям, хотя принимал участие «в окончательном разрешении еврейской проблемы»; именно им он посвятил в дневнике несколько философических рассуждений. Он не испытывал ненависти и к советским пленным, на которых впервые был испробован циклон Б. Массовые казни доставляли лагерному начальству много хлопот, расстреливаемые, дико крича, убегали из-под пуль, часто отмечались случаи безумия и самоубийства солдат, совершавших экзекуцию. Необходимо было во что бы то ни стало прекратить дорогостоящие, хлопотные и не вполне эффективные расстрелы и перейти на газ. В отсутствие Гесса гаупштурмфюрер Фрич по собственной инициативе использовал в Освенциме циклон Б. Он согнал пленных в подвал и кинул туда несколько банок этого газа, применяемого для истребления насекомых. Некоторое время спустя и сам Гесс принимал участие в отравлении газом девятисот советских пленных.
«Русским было велено раздеться в «предбаннике», после чего они совершенно спокойно входили в морг, так как им сказали, что их подвергнут санобработке — будут выводить вшей. Когда пустили газ, кто-то из пленных крикнул: «Газ!» — вслед за этим послышались громкие вопли и люди изнутри стали напирать на дверь. Однако дверь выдержала натиск. Я всегда представлял себе такую смерть в виде мучительного удушья, между тем на трупах не были заметны следы судорог. Врачи мне объяснили, что прусская кислота парализует работу легких, но действует настолько сильно и быстро, что не дает симптомов удушья, как это бывает, например, при отравлении светильным газом или при полном отсутствии кислорода… Никогда я не видел и не слышал, чтобы хоть один из отравленных газом в Освенциме был еще жив в тот момент, когда мы отпирали камеры спустя полчаса после их наполнения газом…»