Чистые и ровные мелодии. Традиционная китайская поэзия

Сборник

Теперь сочинил я стихи о восьми подходящих местах для глупца⁵. И вот это пишу я на камне, который стоит вот здесь, над потоком моим.

Наброски у Южного протока

Осенний воздух сгустился возле протока;Брожу одиноко в самый полуденный час¹.Крутящийся ветер вдруг уныло завоет²;И очерк деревьев длится в неровных зубцах³.Здесь поначалу словно бы духом воспрянул;Потом

помаленьку вовсе забыл свой недуг.Залетная птица звучит над безлюдным ущельем;Холодная лилия пляшет на ряби ручья.Ушел от двора⁴ – душою уже отдалился:Но друга люблю – и слезы бессильно висят.Один, сирота я – почувствовать это не трудно;Дорогу теряю – и мало что важно мне.Я стал безразличен… Да разве я чем-либо занят?Брожу и гуляю, – все знаю лишь сам про себя.И кто бы он ни был, кто после меня прибудет —Конечно, он в это мое настроенье впадет.

Всхожу на гору мотыльков в Лючжоу

Заросшие горы… Осеннее солнце в полудне.Один подымаюсь, и мысли тягуче-длинны.Но вот каково мне смотреть туда, где мой угол,И к северо-западу видеть лишь горы Юнчжоу.

Лю Юй-си

Дому убогому надпись моя

Гора – там дело не в высоте; коль есть в ней подвижник – она славна. Река – там дело не в глубине; коль есть в ней дракон – она свята. Вот это – убогий дом! Но доблесть моей души – вот его аромат! Мох следами ползет по крыльцу наверх, зеленея. Краски травы в самый занавес входят, синея. Поговорить, похохотать – здесь есть широкие ученые. Ко мне сюда иль я к кому – простых людей здесь не бывает. Здесь можно сыграть на скромнейшей лютне, смотреть золотую книгу.

Нет здесь ни дудок, ни струн, смущающих ухо. Нет ни бумаг; ни цидул, изнуряющих тело. В Наньяне на юге – домик Чжугэ. В западном Шу – беседка Цзы-юня. Философ ваш Кун говорит: «О каком же, скажите, убожестве речь?»

Осенний ветер

Откуда, откуда приходит осенний ветер?Со свистом-присвистом гонит гусиные стаи.Утром, с зарею, влетает в деревья сада:И гость одинокий первым его услышит.

Напев о тополиной ветке

Походный дворец Суйского Ян-дина берегу Бяньхэ;В цвету тополя, но не выстоять импротив буйства весны:Под вечер поднимется ветер опять,цветы полетят, как снег;Влетят, кружась, в покои дворца,а там уж давно – никого…

Су Сюнь

О

том, как я дал имена своим двум сыновьям

И колесо, и в нем ряд спиц, и кузов с верхом, и остов меж оглоблями – все это телеге служит прямо. И только тем перилам впереди как будто делать и нечего! Однако убери перила прочь, и я не вижу уж, чтоб то была вся полностью заправская телега.

Перила – Ши! Боюсь, что ты не внешняя красивость.

Но в мире нашем все телеги, все, как есть, идут по колее. Хотя когда телегу люди хвалят, ее полезность признают, то в этой речи колее как будто места нет. Однако же когда телега рухнула и лошадь пала, то тут беда минует колею. Выходит так, что колея лежит среди и счастья и беды.

Чэ – колея! Я знаю: ты избежишь!..

Чжоу Дунь-и

О любви к лотосу

На суше, на воде, в траве, на дереве – повсюду цветов есть очень много всяких, которые достойны любованья. В эпоху Цзинь жил Тао Юань-мин – поэт, который полюбил одну лишь хризантему. С династии же Тан и вплоть до наших дней любовь людей сильней всего – к пиону.

А я так люблю один только лотос – за то, что из грязи выходит, но ею отнюдь не замаран, и, чистой рябью омытый, капризных причуд он не знает. Сквозной внутри, снаружи прям… Не расползается и не ветвится. И запах от него чем далее, тем чище…

Он строен и высок, он чисто так растет. Прилично издали им любоваться, но забавляться с ним, как с пошлою игрушкою, отнюдь нельзя.

И вот я так скажу:

«Хризантема среди цветов – то отшельник, мир презревший. А пион среди цветов – то богач, вельможа знатный. Лотос – он среди цветов – рыцарь чести, благородный человек.

Да! Да! Любовью к хризантеме, с тех пор как Тао нет, прославлен редко кто. Любовью к лотосу живет со мною вместе какой поэт?

Любовь к пиону подойдет к поэту из толпы».

Су Ши

Красная стена

Ода первая

Осенью года под знаками «жэнь» и «сюй»¹, в тот день, как полна седьмая луна, ученый Су Ши со своими гостями на лодке плыл и в этой прогулке под Красной стеной очутился. Чистый ветер потихоньку веял, и на воде волна не поднималась. Подняв вино, я пригласил гостей продекламировать стихи о «Светлой и белой луне», пропеть главу о «Милой скромной, о ней»²… Еще мгновенье – и луна восходила уж там, над горами, с востока, качаясь-шатаясь по небу в созвездьях Ковша и Вола.

Белые росы легли через Цзян³, водные светы с небом сплелися… Мы дали тростинке-ладье плыть всюду, куда ей идется, и выплыли вдруг на безбрежность просторов на тысячу цин⁴. О, водные глади, о, водные шири! Я словно приник к пустоте, я словно помчался на ветре, не зная, не видя, где будет стремленью, движенью конец. Порхаю, взлетаю! Словно мир весь оставив, презрев, я стою одиноко над миром. Как крылатый святой, существо свое преображаю и вздымаюсь в святую обитель бессмертных живых существ.

И вот тогда я пил вино, возвеселился чрезвычайно, бил лодку по борту и пел. И песнь моя была:

Кормовое весло – коричное… да!А гребное весло – орхидейный ствол.Вот ударю я веслом по воздушному светилу – да!Поплыву навстречу волн, их текучему сиянию.Как бескрайни, как безбрежны, да,безбрежны, все мои воспоминанья!Устремлюсь мечтой к прекрасным людям,людям, где ж они?Там, в одной стране под небом!..