Чистые сердца

Шорван Замба

Молодой мужчина лежал безмолвно. Его чистое белое лицо окропили капли дождя, и отцовские слезы, смыв налипшую сажу и кровь, а лицо старого пастуха, обыкновенно монолитное в своей решительности и уверенности, морщилось и искажалось, обливаясь горькими слезами. Но вдруг оно неестественно искривилось в ужасной гримасе. Он схватился за сердце двумя руками, словно пытаясь достать то, что тревожит его изнутри. Жгучие колющие боли в груди поразили человека. Его сердце словно сдавливалось в хищных орлиных лапах, а шею будто обвила огромная змея. Теперь не только слезы, но и

пот проявились на лице пастуха и смешались с дождевой водой. Появившаяся тошнота и головокружение изнуряли его тело, а чувство страха и волнения одолевали с новой силой. Его кожа бледнела, а губы синели. Но все муки закончились сильным внутренним толчком, и его лицо застыло в немом полукрике.

Жизнь старого пастуха оборвалась – сердце его остановилось сразу после того, как разрушилась его душа. Сын и отец теперь уже лежали вместе, а их банхары, поскуливая, кружились вокруг их тел. Капли дождя смывали слёзы с лица старого пастуха и гарь с лица его сына, смывали разномастные следы на земле и смывали пыль, осевшую на всём, что хоть как-то возвышается над землей. Дождь смоет всё и, подобно раскаленному солнцу и холодной луне, станет границей, разделившей прошлое и будущее, вчера и завтра, то, что было до, и то, что случится после. Вспыхнула на миг молния, вырвавшаяся из темного неба, ярким и холодным белым светом она дошла до края земли и вновь была поглощена мраком. Жаркий пожар потушил неожиданный ливень. Томную жизнь прервала внезапная смерть.

Часть II

Дождь шел всю ночь, но на рассвете, перед выходом жаркого солнца, резко прекратился, а неукротимый ветер увел вдаль грозовые черные тучи. Солнечные блики разбивались о налитые капли росы на свисающих стебельках сухой степной травы, а в сером тучном небе вышла радуга, растянувшаяся на весь горизонт.

Тайшар проспал до самого обеда, заночевав в курятнике среди мертвых птиц; Харал выбрал своим ночлегом юрту старого пастуха, куда его никогда не впускали; Бурул пребывал в скорби, лежа рядом со своими хозяевами; Цухул же стоял рядом с Сананом у овечьего загона, поражаясь печальному итогу произошедшей кровавой волчьей резни. Всю землю в загоне залило кровью. Повсюду валялись лохмотья мяса, куски шерсти и туши растерзанных овец. Черный банхар прервал тишину:

– Ты всё видел?

– Я всё слышал, и это было ужасно.

Братья продолжили стоять у загона, покрытого гарью, рассматривая обезображенные выпотрошенные овечьи тушки с заскорузлой, из-за засохшей на солнцепеке, крови. Их шкуры отдавали смрадом смерти. Банхары пытались осознать ужасающий характер волчьей дикой свирепости в кровавой сече.

Часть III

Старый пастух не всегда был нелюдимым и замкнутым отшельником. Когда-то давно у него была любящая жена, но её забрала оспа, прокатившаяся по всей степи страшной эпидемией, а из четверых сыновей, которых она ему родила, трое погибли в очередном военном походе их ханства. В те времена голодный до кровопролитных войн хан призвал своих вассалов,

и старый пастух пришел с тремя своими взрослыми сыновьями. С матерью остался лишь самый младший сын, бывший тогда еще малым двухлетним ребенком. Поход оказался победоносным, но по-настоящему кровавым. Старый пастух вернулся домой к жене с щедрыми дарами от покоренного народа, но без сыновей, оставшихся лежать на поле брани, заколотыми вражескими пиками, затоптанными копытами их коней, забытыми всеми, кроме своей несчастной матери, ждущей их долгими ночами – живыми и здоровыми.

Скорее горе от утраты трех сыновей сгубило его жену, а не оспа. И все же, и она умерла. Старый пастух, приняв на себя вину перед судьбой, отдал своего маленького сына на воспитание в семью своего брата. Он отказался кочевать вместе со всем своим родом по великой степи. Построив деревянные загоны и укрепив юрту, чтобы жить в ней круглый год, он обрел новый и постоянный дом для себя и своего гордого скорбного одиночества.

Долгое время он один разводил лошадей, верблюдов, коров и овец, а еще решился на удивительно редкое и необычное занятие для человека его культуры – разведение куриц, которых купил на ярмарке в близлежащем городе. Его большой род, что жил теперь отдельной жизнью от него, сменял кочевья два раза в год. Суровую осень и холодную зиму они проводили в урочище за несколько сотен километров от животноводческой стоянки старого пастуха, но на стыке поздней зимы и ранней весны они приходили к нему и оставались до конца блаженного лета, размещая свои кочевья по соседству.

В это счастливое время он виделся со всеми родственниками и, самое главное, со своим сыном, который рос так быстро, что однажды старый пастух не узнал в молодом и крепком мужчине своего младшего сынишку. Тогда-то он и решил продать всех своих верблюдов и лошадей, оставив себе лишь старую хромую кобылу чубарой масти и вороного мерина, половину коровьего гурта и треть овечьей отары, что у него были. На вырученные деньги старый пастух сыграл сыну богатую свадьбу. В благодарность молодой пастух регулярно навещал своего отца, нередко приезжая с женой и детьми, когда те достаточно окрепли, чтобы уверенно держаться на лошади во время длительных поездок. С каждым годом старому пастуху было всё сложнее управляться с хозяйством, к тому же он жил на стоянке совсем один и его брат решил подарить старому пастуху пятерых щенков, что понесла овчарка в их кочевье в конце лета.

Каждая степная овчарка с самого раннего возраста должна доказать, что имеет право называться истинным банхаром. Братья, конечно, не помнили этого, ведь были совсем малыми щенками, познававшими мир лишь в пределах юрты, в которой они жили во время перекочевки рода.

Старый пастух проверял их на степную породистость. Каждого из братьев он брал за холку и поднимал. Если щенок, отрываясь от земли, будет изгибаться и огрызаться, то это значило, что из него вырастет настоящий банхар, но если щенок безвольно висел и, скуля, выпрашивал жалость, то этот щенок точно будет трусливым и слабым псом, а такие для жизни в дикой степи бесполезны.

Конец ознакомительного фрагмента.