Чистые сердцем
Шрифт:
Звук открывающейся двери встряхнул его.
– Сай?
Его зять, муж Кэт, Крис Дирбон проскользнул в комнату.
– Я подумал, что тебе может понадобиться это, – он протянул ему пластиковый стаканчик с чаем. – Кэт сказала, что ты поехал сюда.
– Она плохо выглядит.
– Да.
Саймон встал, чтобы размять спину, которая всегда начинала болеть, если он долго сидел. В нем было шесть футов четыре дюйма.
Крис потрогал лоб Марты и посмотрел на мониторы.
– Что думаешь?
Крис пожал плечами.
– Трудно сказать наверняка. С ней все это бывало и раньше, но теперь слишком многое работает против нее.
– Все.
– Это
– Можем ли мы быть уверены?
– Я думаю, да, – мягко сказал Крис.
Они стояли, глядя на Марту, пока Саймон не допил свой чай и не бросил стаканчик в корзину.
– Теперь я дотяну до дома. Спасибо, Крис. Я без сил.
Они ушли вместе. В дверях Саймон оглянулся. Ничего с тех пор, как он пришел, – ни движения, ни единого признака, кроме глухого дыхания и ритмичного писка мониторов, – не свидетельствовало о том, что тело на кровати было живой молодой женщиной. Он вернулся, склонился над Мартой и поцеловал ее в щеку. Ее кожа была влажной и покрытой пушком, как у новорожденного.
Саймон подумал, что больше никогда не увидит ее живой.
Четыре
– Гантон?
Что-то обязательно должно было случиться, даже сегодня, просто чтобы он понимал, что ничего не изменилось, пока не наступило восемь часов завтрашнего утра.
Он обернулся.
Хикли держал в руках садовую тяпку.
– И это, по-твоему, чисто?
Энди Гантон вернулся в большой сарай, где хранились инструменты. Он отчистил грязь с тяпки так же тщательно, как обычно. Если Хикли, единственный надзиратель, с которым он никак не мог поладить, нашел кусок земли между зубцами, он запихнул его туда сам.
– Никаких заляпанных инструментов, ты знаешь, как это работает, – Хикли ткнул тяпкой Энди в лицо.
«Ну давай, – говорил этот жест, – давай, попробуй, ответь мне, дай сдачи, кинься на меня с садовой тяпкой наперевес… Сделай это, и я оставлю тебя здесь еще на месяц, посмотрим, каково тебе будет».
Энди взял тяпку и уселся на скамейку под окном. Он аккуратно почистил каждый зубец и пропустил тряпку между лезвий, а потом начал тщательно натирать рукоятку. Хикли смотрел, сложив руки на груди.
Кухонный сад за окном уже опустел, работа на этот день была окончена. На один странный момент Энди Гантон задумался: «Я все пропущу. Я посеял семена, которые не пожну, я посадил деревья, за которыми не буду ухаживать, пока они растут».
Он поймал себя на этой мысли и чуть не засмеялся.
Он повернулся и отдал заново начищенную тяпку надзирателю на проверку. Он не испытывал ненависти к Хикли. Всегда есть кто-то подобный. Хикли был не такой, как остальные здешние надзиратели, которые относились к ним скорее как учителя к ученикам и действительно добивались от них лучших результатов. Для Хикли они по-прежнему были заключенными, врагами. Отбросами. Был ли Энди отбросом? Первые несколько недель за решеткой он именно так себя и чувствовал. Он был в шоке от всего происходящего, но больше всего от осознания реальности того, что он не может расправить плечи, что он заперт, потому что посреди неудачного ограбления запаниковал и толкнул ни в чем не повинного мужчину, и мужчина упал на бетон, разбил себе череп и умер. Слово «убийца» продолжало звенеть у него в голове, описывая круги, как листок в раковине: «убийца, убийца, убийца».
Он ждал, пока надзиратель осмотрит тяпку. Давай доставай свой микроскоп или что там у тебя, ты и чертовой пылинки не найдешь.
– Унеси это.
Энди Гантон медленно вставил рукоятку в металлический держатель на стене сарая.
– Последний раз, – сказал он.
Но Хикли не собирался желать ему счастливого пути, он скорее удавился бы, чем поздравил его с окончательным освобождением. «Не позволяй этим сволочам вывести тебя из себя», – посоветовал ему кто-то в его первый день восемнадцать месяцев назад. Он вспомнил об этом очередной раз, когда уходил, не проронив ни слова и не оглянувшись через плечо на Хикли, и пока шел через огород к восточному крылу тюрьмы Берли Оупен.
Через один из вентиляционных люков с кухни доносился запах вареных яиц; через окно был слышен стук теннисного мячика, скачущего туда-сюда по столу: ток-ток, ток-ток.
Однажды, услышав, как он говорит: «Всегда бывает первый раз», – один из надзирателей, во время его первой недели в тюрьме Стэктон, прорычал ему в ответ: «Нет, Гантон, первый раз бывает не всегда, но абсолютно точно всегда бывает последний».
Тогда, почти четыре года назад, когда он все еще был в состоянии шока и все его нервы были оголены, эти слова вонзились ему в память, как стрела в мишень, и так в ней и застряли.
Всегда бывает последний. Он остановился у двери своего жилого блока и огляделся. Последний рабочий день. Последний раз, когда он чистит садовую тяпку. Последнее вареное яйцо со свеклой и картошкой. Последняя игра в пул. Последняя ночь в этой постели. Все. Все. Все.
У него моментально свело живот, когда головокружительная мысль о внешнем мире снова пришла ему в голову. Он бывал там, сначала ездил за покупками с надзирателями, потом бегал в местный магазин, что-то доставлял, но это было не то, он знал это. Открытая тюрьма постепенно ослабляет твои кандалы, но они все равно на тебе, ты все равно еще внутри, а не снаружи, тебе все еще ставят условия, где тебе есть и спать, с кем общаться, из-за твоего прошлого, из-за того, почему ты здесь оказался.
Твоему телу, может быть, и разрешено быть снаружи, но твой разум остается в этих стенах, твой разум не может, не отваживается, принять это.
Он отпер дверь. Послеполуденное солнце освещало стену грибного цвета, из-за чего она выглядела еще более обшарпанной. Все здесь нуждалось в покраске. Наверное, они очень старались, когда все это начинали, некоторые наверняка даже гордились своими попытками сделать это место как можно менее похожим на тюремную камеру, а общественные пространства сделать похожими на молодежный клуб или офисный центр. Теперь, однако, все здесь нуждалось в ремонте, в покраске, в обновлении, в перестановке, но, казалось, время для этого никогда не придет.
Все. Все. Все. Уйти отсюда. Уйти…
Энди открыл окно. Он вспомнил свой первый день и то, как он не мог привыкнуть к этой незначительной вещи – возможности открыть собственное окно, когда ему хочется. Он все не переставая делал это, открывал и закрывал окно, открывал и закрывал.
Он оперся на подоконник. Завтра в эту комнату поместят кого-то другого. Другой человек, переведенный из закрытой тюрьмы в открытую, будет делать это снова и снова. Открывать окно. Закрывать. Открывать. Закрывать, снова и снова. Завтра.