Чистый углерод. Алмазный спецназ-2
Шрифт:
А ты — вот она, на Белгравии. Вот тут стая за тебя и возьмется. Первое, о чем тебя спросят: где камни, стерва? И что ты им ответишь? Расскажешь, что тебя обвели вокруг пальца злые особисты, отняли камни, но тебя почему-то отпустили? Тебя спросят: с чего бы вдруг они тебя отпустили? Так не бывает… Твоим приятелям прекрасно известна пара-тройка случаев, когда ты откровенно крысятничала. А тебе прекрасно известно, что они и понятия не имеют о слове «гуманизм». Смешно: с тебя шкуру будут драть, а ты будешь хрипеть, что не знаешь, где камни, и это будет чистая правда, но ей никто не поверит…
Стая ваша все равно попадет
Она и не глянула на бутылку — впилась взглядом в аккуратные строчки, явно отпечатанные на принтере. Читала медленно, словно в уме повторяла каждое слово, и в лице у нее понемногу проступала хорошо знакомая Мазуру тоскливая безнадежность загнанного в угол человека. Закончив, столь же неспешно стала перечитывать, порой глядя вверх так, словно что-то просчитывала или комментировала для себя.
Лаврик налил себе и Мазуру, и они выпили, не чокаясь, закусив свежайшей копченой белугой. Лаврик первым принялся за пельмени, и Мазур последовал его примеру. Олеси они словно и не замечали, увлеченно набивая пузо.
— Послушайте… — раздался тихий, вялый голос Олеси — голос окончательно и бесповоротно сломленною человека.
— Дай пожрать, — равнодушно бросил Лаврик, продолжая орудовать массивной серебряной ложкой. — С утра не жравши, по твоей милости, между прочим…
И продолжал уплетать пельмени, макая их предварительно в блюдечко со сметаной. Мазур тоже не смотрел на Олесю, он всерьез проголодался и не отставал от Лаврика. Так продолжалось какое-то время, потом раздался звенящий от волнения голос Олеси:
— А это обязательно — еще и унижать меня?
Лаврик сказал серьезно:
— Хочешь верь, хочешь — нет, но я тебя унижать не собираюсь. Я и в самом деле чертовски проголодался, а тут такая жратва… Ну ладно, — он со вздохом отложил вилку. — Излагай кратенько.
— Я согласна, — сказала она.
— Умница, — сказал Лаврик бесстрастно. — Рад, что в тебе не ошибся.
— Что вы меня заставите делать?
— Что я тебе поручу делать? — поправил Лаврик. — Дай-ка сюда.
Он забрал, у нее листочки, разорвал пополам, еще раз подполам, сложил в массивную хрустальную пепельницу и поднес огонек зажигалки. Произошло что-то вроде крохотного бесшумного взрыва: куча бумажных лоскутков вспыхнула ярким пламенем, вся, сразу и исчезла, не оставив даже пепла. Олеся невольно отшатнулась. Мазур остался невозмутим он на своем веку повидал немало хитрой бумаги, и мгновенно растворявшейся в воде, и вмиг сгоравшей без пепла, и еще всякой.
— Поручение у тебя будет простое, — сказал Лаврик. — Через несколько дней ваша стая должна будет собраться и заслушать твой отчет о проделанной работе. Когда и где?
— В следующий вторник. В Питере. В…
— Это
Правда, добавь: с этого времени пятьдесят один процент всех ваших акций, активов и прочего — у меня. Это не будет нигде зафиксировано на бумаге и не заверено юридически, но так оно и будет обстоять. И если я распоряжусь что-то сделать — или наоборот, не делать чего-то — это должно быть выполнено моментально и в точности. Для пущей убедительности предъявишь, как говаривали в старину, экстракт того компромата, что у нас занимает полторы комнаты, — он поднял ладонь, видя, что она собирается задать вопрос. — В Питере, в зале прилета, тебя окликнет вежливый приличный человек — или это будет девушка, не важно — скажет, что ты что-то уронила и подаст тебе что-нибудь типа маленькой косметички или пачки сигарет, не суть важно.
Главное, кто-то окликнет и подаст нечто тобой оброненное. Там будут флэшки с экстрактом. И за себя не беспокойся. Есть у меня привычка — не давать в обиду тех, кто на меня работает исправно. Так им и скажи: я велел передать — если тебя хоть пальцем тронут — будет так плохо, как в жизни не бывало.
И еще, — он чуть подался вперед. — Если с Мванги что-то случится — лучше бы им всем на свет не родиться… Все поняла?
Олеся кивнула. Лаврик хмыкнул:
— Безнадежность переходит в радость человека, осознавшего, что его и на три копейки не оштрафуют… Подожди, мы еще не закончили. Среди моих скверных привычек есть и такая: надежно подстраховываться… Очень полезная привычка…
Он достал серебристый прямоугольничек размером с пачку сигарет, но раза в два потоньше, потянулся через стол и положил его перед Олесей:
— Это диктофон. Сейчас я у тебя возьму интервью примерно на полчасика. Специфическое такое интервью. Если оно попадет к кому-то из вашей стаи, я за твою жизнь и гроша ломаного не дам. Такая вот подстраховка. По ходу можешь делать перерывы на выпить и закусить, времени у нас немеряно…
Он наполнил все три лафитника, глядя спокойным, чуточку усталым взглядом победителя, ничуть не чванившегося своей очередной победой. Побеждал столько раз, что это вошло в привычку…
Эпилог
Все четыре двери, которые пришлось миновать по пути к президентскому кабинету, Мазур прошел без всяких проверок. Очередной офицерик щелкал каблуками и вытягивался в струнку, как и полагалось при виде именитого гостя. Однако Мазур, в свое время всерьез озабоченный безопасностью Кавулу, изучил дворец как следует и прекрасно знал: все четыре дверных проема оборудованы системой датчиков посложнее обычных аэропортовских рамок, и окажись у гостя, пусть трижды именитого, при себе ствол или нечто, в чем можно заподозрить оружие, группа захвата, возникнув словно бы из воздуха, сграбастает вмиг. Вот только системы бессильны, когда речь идет о случае с Кавулу… и когда-то с генералом Касемом, и многими, многими другими.