Читатель мыслей
Шрифт:
Мы шли довольно долго спотыкаясь об обрезки труб и торчащие останки коммуникаций. Леха молчал, но я понял: он решил рискнуть: дойти до крайней парадной, несмотря на то, что она была ввиду казино, и за ней могли наблюдать. Я оказался прав и через некоторое время мы подошли к двери и выглянули наружу: такой же подъезд, как тот, в который мы вошли. Выбрались, поднялись полпролета на первый этаж. Там Леха аккуратно выглянул наружу и тут же, быстро захлопнул дверь. «Собаки!..» – я сперва подумал, что он так ругается на наших преследователей но уже в следующее мгновение я услышал отдаленный, но явный собачий лай…
– Они с собаками к парадняку подходят, – он быстро перевел взгляд
Мы быстро пересекли несколько метров, отделяющих подъезд от конца дома и, свернув за угол, побежали еще быстрей по направлению к углу соседнего дома. Леха чуть отставал. Он периодически приостанавливался, что бы посыпать табака но вскоре перестал и быстро меня догнал. Навстречу попалась пара прохожих, но выглядел наш бег для них так, словно БОМЖ и беспризорник чего-то не поделили и теперь один убегает от другого: картина почти привычная. Свернув за второй дом, я привычно дернулся в сторону подъезда, но Леха остановил меня, показывая, что внутрь нам больше не надо. Мы начали двигаться торопливым шагом в направлении какой-то одному ему ведомой цели.
Идти было неприятно. Ощущение мерзости усиливалось с каждым шагом: на улице был легкий минус и пронизывающий сильный ветер. Ноги до колен были мокрые вдрызг. Все остальное было влажным и липким. Меня начал бить озноб. Я повернулся на ходу к спутнику:
– Ннам… сколько еще осталось? – во мне боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, до непреодолимого приятно было удаляться от места предыдущих событий. С другой, было непонятно, сколько я еще в таком состоянии продержусь – умереть от переохлаждения в мои планы так же не входило.
– Все уже, почти пришли. – Леха остро зыркнул по сторонам и зашел в парадную большего многоэтажного дома, с легкостью открыв имеющийся на ней кодовый замок. Подошли к тяжелой кованой двери, ведущей в бомбоубежище. На ней висел замок. Леха достал из кармана ключ, быстро отпер замок и потянул дверь на себя. Она подалась тяжело и громоздко. Я чуть ему помог и через минуту мы уже стояли в какой-то камере, видимо, «шлюзовой». Дверь за нами захлопнулась. Лёха закрутил тяжелое колесо: достать нас теперь отсюда, не представлялось возможным даже взводу десантников. Хотя это успокаивало мало. В таком случае мы и сами выйти бы не смогли; хотелось надеяться, что табачные ухищрения сработают и нам не приодеться скрываться здесь вечно…
Прошли внутрь. В конце концов Леха привел в комнату, полностью заваленную тряпьем. В ней располагался теплоцентр и от этого было тепло и сухо. Я, несмотря на подозрения о наличии вшей и, возможно, других паразитов разделся до гола, развесив все свои вещи на трубах отопления и устроившись на коробке из под апельсин, наблюдал за парнем. Он тоже разделся, одев взамен, что-то тут же импровизированно выбранное из кучи на полу.
– Там, в соседней комнате вода есть если что. Из вещей берите, что надо, размеры разные есть. Ботинки дайте, заберу. Он не дожидаясь снял с трубы мои зимние кроссовки, поставил рядом со своими. Затем достал нож и принялся методично тыкать им в обувь вырезая куски. «Что б не подобрал никто из наших», – хмуро пояснил он.
– В общем
«Жена Федор Михайловича Достоевского вспоминала, как однажды во время прогулки муж завел ее в укромный двор и показал камень, под которым его Раскольников спрятал украденные у старухи вещи. „Боже, как ты нашел его! Зачем ты вообще забрел сюда?“ – удивилась Анна Григорьевна. Федор Михайлович только фыркнул – „А затем, зачем ходят в укромные места прохожие“. – А что еще мог ответить Федор Михайлович, если первый общественный туалет в Петербурге открылся в тысяча восемьсот семьдесят первом году! – Бойкая дикторша сделала паузу. Картинка на экране телевизора сменилась, и в кадре поплыли унитазы разных калибров и мастей.
– Алексей Карсавин – главный хранитель музея воды, – продолжала ведущая, теперь уже за кадром. – Коллекция далась потом и кровью. Искали по чердакам. Горшки мало кто хранит. Жемчужина коллекции – бетонный унитаз. Отформован вручную в двадцатые годы.
– Лучшими считались в то время английские писсуары, – включился мужской голос, и в экране инсталлировалось лицо представительной наружности с интеллигентными очками в тонкой оправе. – Поэтому Россия покупала их за границей. Вот здесь и представлены, так сказать, образцы английской сантехники. Поскольку покупалось за валюту, то фактически можно сказать, что Россия платила золотом за унитазы.
– На установку унитаза в доме начала двадцатого века требовалось разрешение архитектора, – инициатива снова вернулась к ведущей. – Подобный проект мог стать хозяину в копеечку. Вот счет аж на двести десять рублей. Не каждый считал подобные затраты стоящими! Особая гордость коллекции – горшок. – По экрану проплыл белый горшок. На дне его виднелось полуистертое изображение глаза. – Его хранитель музея почти насильно отобрал у своей бабушки! – В кадр снова вплыл интеллигентный. – Бабушке глаз не нравился, и она терла его нещадно. Вот это такой интимный друг, который знает все секреты своего хозяина!
– Унитаз – на экране снова поплыла нескончаемая череда унитазов. – В переводе с испанского «Единство». Если для членов коммунальных квартир он причина раздоров, то в общественных туалетах школ и университетов – символ народного объединения…»
Андрей выключил телевизор и набрал телефонный номер. Он был в приподнятом настроении – то, что произошло с его другом, полностью укладывалось в его концепцию развития человечества.
А концепция эта заключалась в том, что оно, человечество, перерождалось. И признаков тому было множество – вот Дмитрий тот же. Был нормальный среднестатистический человек. А вдруг на тебе! Мысли читать научился! А другой – да взять того же Копперфильда, Дэвида блин! – Людям внушать научился так, что они уже сами на его представлениях перестают понимать: то ли они здесь зрители, а Дэвид им фокусы показывает, то ли они сами один большей фокус, а Дэвид на них в цирк посмотреть пришел и теперь сидит на сцене и прикалывается… В общем, человеческий прогресс налицо. А недавно по телевизору людей показывали, которые вообще есть перестали: питаются солнечной энергией. Им, конечно, никто из академиков не верит. «Врут, – говорят, – тайно едят, а нам вкручивают». Только есть здесь к этим академикам один вопросик: а что же такое интересное явление – да не проверить? Посадить такого солнцееда под замок на сорок дней – и посмотреть. Ест или не ест? Только не делают этого академики. Потому, как и сами знают, что – правда. А раз так, то и окажется вдруг, что вся их дарвинистическая чушь, на которой они себе звания и награды заработали – не более как фантом. Только для зарабатывания этих самых наград ими и изобретенный. А в действительности, в жизни ничего не объясняющий…