Читая Тэффи
Шрифт:
Над головой сухо шелестят верхушки сосен, холодит колени ветерок. Вытянув руки она смотрит, какие они тонкие, голубые, бессильные. Ничего не удержат, даже маленького…
В конце лета им удалось, наконец, снять небольшой дом на Московской улице с видом на реку и проплывавшие мимо суда-«тихвинки» направлявшиеся с грузом в Новгород. Здесь в начале ноября в присутствии акушера, медицинской сестры и няни Евдокии Матвеевны появилась на свет ее первенькая, Валерия. Беленькая, тепленькая, своя. В радость!
Прожила они в Тихвине чуть больше года, занимавший должность участкового следователя супруг получил новое место работы, судьей в город Щигры
Степной городок, унылый до ужаса. Летом пыль, зимой снегу наметает выше уличных фонарей, весной и осенью такая грязь, что однажды на ее глазах на соборной площади чуть не утонула тройка, лошадей вытаскивали веревками. Раз с мужем они засиделись в гостях, вышли, а улица успела так раскиснуть, что перейти на другую сторону было невозможно. Пришлось заночевать на постоялом дворе – домой к утру их доставил приехавший на телеге кучер.
Однообразные будни. Распоряжения по дому: что купить, что готовить на обед, что на ужин. Из салона слышно как старая нянька разговаривает в детской с полуторагодовалой Валерочкой. «Вот не будешь меня слушаться, уйду к деткам Корсаковым, они свою нянечку давно ждут».
Выжила из ума: детки Корсаковы сами давно старики. Один генерал в отставке, другой взят под опеку за разгул.
Прислуга в городишке отвратительная. Выпивают, курят табак, по ночам впускают к себе в окошко местного донжуана, безносого водовоза. Выбраться некуда. Есть клуб, убогий, с жуткой мебелью. Чиновники ходят друг к другу играть в карты, дамы сидят по домам, сплетничают, раскладывают пасьянсы. Вышла как-то побродить вечером – тишина, луна светит, ни одного огонька в окнах, из степи несет теплой полынью. Остановилась у соседнего дома где жил знакомый доктор. Жутко, словно по покойнику, кричала за забором докторова цесарка у которой, зарезали накануне самца. Вынести было невозможно, зажав уши она кинулась прочь.
– Теперь я понимаю, как люди вешаются, – сказала вернувшись мужу.
Владислав, слава богу, окончательно разочаровался в профессии, принял решение оставить службу, объявил однажды: к черту опостылевшее чиновничество, едем в наше родовое имение под Могилевым, будем жить для себя.
– Станешь помещицей, барыней-сударыней.
– Не возражаю, дорогой, – отозвалась она. – В этой роли мне быть еще не доводилось.
Барыня Бучинская
«Я, точно, перечитываю заново Тургенева, – писала она матери. – Все, что меня окружает, живые страницы из его книг. От хандры не осталось и следа, дышу полной грудью. Приезжай, здесь тебе понравится»…
– Барыня! – слышится с утра голос горничной Адели. – Прикажете одеваться?
– Спасибо, я сама.
Все ждут от нее распоряжений. Будут ли гости, в каком количестве, на сколько дней? Что на обед, что на ужин, как одеть Валерочку?
Муж с утра пораньше собрался улизнуть. Забежал на минуту, благоухает туалетной водой.
– Я сегодня в клубе, там же обедаю, – пощекотал усами. – Не скучай.
Она смотрит в окно, как он садится в коляску, выезжает за ворота, выбирается на дорогу.
Во дворе по обыкновению оживленно. Проехала телега с сеном, привезли на одноколке мешки с мукой, повар Василий и кухарка тащат из свинарника отчаянно визжащую свинью.
– Серафима, позовите конюха! – кричит она вышедшей на крыльцо с корзиной белья прачке.
– Наше почтение, – топчется спустя некоторое время у порога рыжебородый Тихон. – Прокатиться надумали?
– Надумала, –
– Варочка, барыня, нынче не в себе. Нервная, козлит. Гон, видать, скоро. Лучше, думаю, Орлика… Пашку кликнуть прикажете?
– Не нужно, поеду одна.
– Слушаю, – пятится он к выходу.
Она идет через двор в костюме для верховой езды: узкая кофточка, длинная суконная юбка, перчатки, легкая шляпка с вуалеткой, сапожки с отворотами, хлыст в руке, хороша неописуемо! Отвечает легким поклоном на приветствия, входит через распахнутые ворота в полумрак конюшни.
Привычный запах прелого сена и навоза, фырканье из-за перегородок. Тихон выводит из стойла оседланного пузатенького Орлика, тот ее узнал, косит глазом под светлыми ресницами. Ногу в стремя, оп-ля! – она в седле, легкое движение поводьями.
– С богом, – Тихон вслед, – не гоните шибко.
Узкая накатанная колея среди зреющей пшеницы, Орлик споро взбирается на косогор, она оборачивается. Внизу залитая солнцем усадьба со службами, парком, зеркалом пруда под ветлами. Мельница, сукновальня, корчма на опушке березовой рощи. Ее дом, семейное гнездо ее детей (разумеется, будут еще дети), место, где они с мужем когда-то состарятся, увидят взрослых внуков…
«Бог мой, что за мысли?»
Привстав в седле она дает легонько шенкеля, пускает Орлика в намет. Свежий ветер в лицо, ошметки грязи из-под копыт, радость от бездумной бешенной скачки.
Спешилась в заветном местечке на берегу Сожа у мшистого валуна. Стреноженный Орлик щиплет неподалеку траву, она прилегла на теплом песочке. Ослабила пояс, потянула повыше юбку, раскинула по сторонам ноги.
Бездонное небо над головой, рощи, перелески на той стороне. Дымя отчаянно трубой тянет вверх по течению груженую баржу катер. У трапа рослый мужчина в белом кителе и фуражке, смотрит в ее сторону. Отдал неожиданно честь – она машинально потянула вниз юбку: неужели увидел?
Пикантное приключение, будет, что рассказать Владу. Покачивается в седле, фантазирует по обыкновению, улыбается. Видит себя художницей, еще не замужней. Едет на этюды в имение родственников, работает на пленере, катается верхом. Жаркий день, решила искупаться в речке. Разделась в укромном месте, пошла к воде. Откуда ни возьмись белоснежная яхта из-за поворота, на нее смотрит в бинокль красавец-капитан. Неожиданный его визит в имение, их разговор в садовой беседке, зародившееся чувство.
Едва вернулась, успела подняться на крыльцо, бонна в дверях с озабоченным лицом. Валерочка с утра какая-то вялая, кажется, температурит, уроки лучше отложить.
Пашку немедленно за доктором! Томительное ожидание…
«Гланды, гланды… не застужать горло… не кутать без надобности… с возрастом пройдет… вот рецепт для полоскания… подержите пару дней в постели… теплая жидкая пища… в случае чего дайте знать».
Ей двадцать первый год, Валерочке четвертый. Они не вполне сходятся характерами. В отличие от эмоциональной порывистой мамы полненькая большеголовая дочура человек уравновешенный, спокойный, с коммерческой жилкой: с утра до вечера выторговывает у нее шоколадки. Утром не желает вставать пока не получит любимое лакомство. Не желает без подношения идти гулять, возвращаться с прогулки, завтракать, обедать, пить молоко, идти в ванну, вылезать из ванны, спать, причесываться. Не дай бог отказать, на тебя глядят как на изверга и детоубийцу, раздается немыслимый, не вяжущийся с понятием малое дитя оглушительный рев на всю округу.