Читающая кружево
Шрифт:
Если в этом кружеве и крылось мое будущее, хотя вряд ли, то я отнюдь не собиралась его читать.
Глава 2
Каждая Читающая должна выбрать часть кружева. Оно будет принадлежать ей всю жизнь. Это может быть кружево, доставшееся по наследству, или же выбранное Читающей за красоту, или чем-то близкое ее сердцу. Многие предпочитают кружево ручной работы, особенно старое ипсвичское, или же изготовленное в наши дни на Острове желтых собак.
Когда
Я плыву как мне вздумается — то брассом, то на спине, медленно и целеустремленно, в ритме, который помню по прежней жизни. Мои движения полны энергии, над водой виднеется только верхняя часть лица. С каждым гребком соленая вода попадает в рот — и отступает, когда я замедляю темп, вторя огромному океану.
Я плыву долго. Мимо Салемской гавани и зыби. Плыву, пока земля не скрывается из виду. Пока море не становится спокойным и чистым — слишком спокойным для настоящего. Свет полной луны прочерчивает ясную дорожку на черной воде — путь, по которому можно двигаться вперед. Ни звука, кроме моего дыхания, медленного и ровного.
Когда-то это был сон моей сестры. Теперь он принадлежит только мне.
Ритмичные гребки сменяются ритмичными звонками телефона, снова и снова. Это один из немногих аппаратов, который звонит по-настоящему: отчасти по этой причине я и согласилась работать на дому. Это телефон, который вполне мог быть у нас на острове.
Со мной произошло нечто любопытное. Я исполнена решимости переписать собственную биографию. В той истории, которую я сочиняю, у Мэй есть телефон.
Мой психолог, доктор Фукухара, — последовательница Юнга. Она верит в символы и тени. Я тоже. Но наши встречи прекратились. «Мы зашли в тупик» — вот как выразилась доктор Фукухара. Я засмеялась, услышав это. Не только потому, что это смешно, но и потому, что так сказала бы и тетя Ева.
После четвертого звонка срабатывает автоответчик. Аппарат старый, хоть и новее телефона, но при этом с определителем номера, а еще можно прослушать часть сообщения и решить, стоит ли разговаривать с позвонившим.
Голос брата отдает металлом и звучит слишком громко. Я тянусь к трубке и ощущаю швы — после операции в моем теле еще остались нерассосавшиеся нитки.
— Чего тебе? — спрашиваю.
— Прости, если разбудил, — отвечает Бизер.
Я помню, что заснула вчера на кушетке, слишком усталая, чтобы подняться. Меня загипнотизировали запах цветущего жасмина и звуки гитарного перебора.
— Прости, — повторяет он. — Я не стал бы звонить, но…
— …но у Мэй снова проблемы?
Это единственный повод, по которому звонит Бизер в последнее время. Мэй арестовывали шесть раз, когда она спасала жертв домашнего насилия. Недавно братец сообщил, что добавил в список быстрого набора номер местного поручителя.
— Нет, не у Мэй, — говорит он.
У меня сдавливает горло.
— Ева.
Умерла, думаю я. О Господи, Ева умерла.
— Таунер, она пропала.
Пропала.
Листья пальм хлопают по окну. Уже слишком жарко. Ясное небо Санта-Аны, фантастическая погода. Я тянусь к окну, чтобы закрыть его. По моим ногам, царапаясь, проскакивает кошка, стремясь на свободу, — она выпрыгивает в закрывающееся окно и оставляет после себя лишь несколько шерстинок. Все, что осталось от животного, которое несколько секунд было здесь, а потом мгновенно исчезло. Ссадины у меня на ноге немедленно начинают вспухать.
— Таунер…
— Что?
— Лучше тебе вернуться.
— Да. Ладно.
Глава 3
Это кружево называется ипсвичским, или плетеным на коклюшках, или на косточках. Его плетут на подушке в виде валика, которая лежит у мастерицы на коленях. Подушка круглая или овальной формы и больше всего напоминает муфту — такие носили викторианские женщины, чтобы держать руки в тепле во время поездки в экипаже. Каждая мастерица сама изготавливает подушку — они индивидуальны, как и их хозяйки. В старом Ипсвиче подушки шили из лоскутов ткани и набивали береговой травой.
В «Салемских новостях» уже пронюхали об исчезновении Евы: «Пожилую женщину не могут найти десять дней» и «Пропала Читающая кружево». С тех пор как в заголовках стало появляться имя Мэй, Ева постоянно присылала мне в Нью-Йорк салемскую газету. Одно время я даже ее читала. Столкновения матери с полицией из-за спасения пострадавших женщин стали широко известны, и газета хорошо расходилась. В конце концов я бросила читать «Салемские новости» и просто оставляла их на крыльце не разворачивая. Потом моей домовладелице надоело, и она стала выбрасывать мои газеты, а зимой туго скатывала в трубку и сжигала в камине точно поленья.
Редакция предполагает, Ева просто куда-то забрела. Женщина из Салемского совета по делам престарелых, у которой репортеры взяли интервью, предлагает навешивать на пожилых жителей Салема бирки, точно на собак. Живописная получается картинка: полицейские с бирками и транквилизаторами устраивают облаву на стариков. Осознав, что зашла слишком далеко, женщина из совета продолжает: «Такое часто случается. Но Салем — маленький город. Несомненно, Ева не могла уйти далеко».
Она не знает мою тетю.
Сойдя с бостонского парома, я оказываюсь на Дерби-стрит, в нескольких кварталах от «Дома с семью фронтонами», где вырос кузен Натаниеля Готорна. Меня назвали в честь жены Натаниеля, Софи Пибоди, хоть мое имя и пишется по-другому — София. В детстве я верила, что миссис Пибоди — моя далекая родственница, а потом узнала от Евы, что мы никоим образом не связаны, что Мэй просто считала Софи интересной женщиной и, так сказать, причислила ее к нашему семейству. (Таким образом, вы понимаете, кто в нашем роду приучил меня лгать.) К тому времени, когда это могло бы стать проблемой, мы с Мэй уже практически не разговаривали и я переехала к тете Еве. Сменила имя на Таунер и не откликалась ни на какое другое. Поэтому история с Пибоди утратила значение.