Чижик – пыжик
Шрифт:
Год у меня получился урожайным на убийства. То за всю жизнь никого, то за несколько месяцев сразу троих. Правда, первого убивал не я один.
С моей зоны пошел на волю язушок, что вор Рубец сдал мусорам двух пацанов. Причем не простых: ходить бы обоим в ворах, если бы пили поменьше или пофартовей были. Я получил через Муравку досье истинного вора. Мусора сдали его без сожаления: предателя, как гондон, пользуют и выбрасывают. Само собой, этих бумажек было мало. В мусорятнике
Эти пацаны попали в хуеплетовскую зону. Моя она не только потому, что два срока там оттянул, а еще и оказывал ей шефскую помощь. Официально, от имени кооператива, через хозяина. Он, сука, много под себя греб, но и братве кое-что обламывалось. Один из пацанов у калоотстойника — ящика для писем и предложений — пописал козлиную рожу и поехал в заготполено — лесное ИТУ, а второй жил не тужил под крылом Аскольда. Тому вообще многие вольные завидовали. Собственный кайбаш, холодильник, набитый до отказа, телевизор, видеомагнитофон. Каждую ночь смотрит новую порнуху, попивая водочку, закусывая черной икоркой и покуривая американские сигареты, а потом любому на выбор петуху говно месит. И зачем от такой житухи бежать?! Ну, ладно, Аскольду два года надо было тянуть, а за это время многое может измениться. Но зачем с ним рванул Лужок, которому оставалось полтора месяца?! Променял их на три года, если, конечно, поймают.
На зоне попадаются такие башковитые и золоторукие, что только диву даешься. Они нашли уязвимое место — подстанцию на территории рабочей зоны. Видимо, тот, кто ее строил, сам в электрике не рубил и был уверен, что зеки еще глупее. А наши девки всех умней, потому что надавали вашим девкам пиздюлей.
В ведро с дыркой в дне налили воды и повесили, соединив веревкой с листом железа наклоненном над клеммами рубильника. Вода вытекала определенное, рассчитанное время, необходимое для пробежки к запретке и подготовке лестницы, одеял и веревки с узлами. Опорожнившись, ведро поднялось вверх, а лист железа упал на клеммы, вырубив освещение рабочей и жилой зон. Но у запретки автономное питание, связанное с аварийным, над которым тоже поработали зеки. Дежурный электрик включил аварийное — и вырубил запретку. Со стороны забавно было наблюдать, как сперва затемнились жилая и рабочая, а потом вырубилось кольцо вокруг них.
Мы приехали на трех машинах — я, Вэка и Куцый. Тачки бросили на трассе, а дальше пешочком по раскисшей земле и серым пятнам недотаявшего снега. Ждать пришлось долго, ноги промокли и замерзли. Мы с Вэкой тихо матерились, ругая себя за пижонство, что не обули прохари. А Куцему — хоть бы хуй, грело осознание того, что совершает благое воровское мероприятие. Из бестолковых голов романтику никакой ураган не выдует. Таким надо умные мысли вталкивать в башку хуем через жопу. Впрочем, у нас все через жопу делается.
Первое, что мы услышали, — громкий и продолжительный кашель. Так надсаживаться мог лишь Аскольд. По молодости он пьяный и обкуренный шел ночью от бляди и напоролся грудью на пику. Ждали не его, перепутали в темноте. Аскольду по облому было идти назад, чтобы вызвать «скорую», остался сидеть там, где подрезали, ждать прохожего. В три часа ночи на глухой окраине. Одной рукой закрыл рану, другой достает и шмалит косяки, благо их полный портсигар был. Боли не чувствует, а остальное — похую. Часам к шести, когда он уже отплывал, наткнулся на него какой-то работяга, дотащил на горбу до дороги, отвез на попутке в больницу. Хирург понял, что наркоз не подействует, налил двести чистого спиртугана — и пошел пороть. Вскрыли грудину, откачали кровь из легких. Аскольд орал так, что в соседнем корпусе, роддоме, не пришлось делать несколько запланированный кесаревых сечений. С такой слабой дыхалкой он еще и курит все свободное время от сна и кашля. Так много, что из жопы никотин капает.
— Аскольд! — позвал я.
— Ты, Барин? —
— Сюда греби!
Он снова зашелся в кашле.
Послышался взволнованный голос Лужка:
— Держись за меня! Быстрее давай!
Очкует пацан. Да и есть отчего: собачий лай звучал все громче.
Мы с Вэкой подхватили Аскольда под руки и бегом отволокли к моей машине. В нее еще сели Лужок и Кроль — парень с дымящимся хуем, из-за которого и заварилась эта каша. Он готов ебать сутки напролет. Если некому засунуть, дрочит. На виду у всех, ни капли не стесняясь. Подозреваю, что Кроль немало баб изнасиловал, но попадал только за кражи. Вэка тоже вез троих. Со слов Аскольда, за ними встали на лыжи еще несколько человек. Одного, судя по радостным крикам солдат и захлебистому рычанию, рвали псы.
Я показал пассажирам на черный полиэтиленовый мешок с одеждой, лежавший на заднем сиденьи:
— Переодевайтесь. Сверху — Аскольду, потом — Кролю, а тебе, Лужок, — последнее, зато два комплекта.
Аскольду и Кролю подобрали по размеру, а на Лужка не рассчитывали. Я догадался, что беглецов будет больше, и взял еще два комплекта кожаных курток, спортивных костюмов и кроссовок — обмундирование рэка — и четыре комплекта закинул в машину Вэке. Пригодились, хоть и не все.
Я достал из бардачка маленькую японскую радиостанцию «уоки-токи», вышел на связь:
— Куцый.
— Да, — отозвался он.
— Вперед. Жми на всю, — приказал я, надавив на педаль газа соскальзывающей, грязной туфлей.
Куцый ехал порожнем. Его задача — оттягивать на себя мусоров. Любой ценой, начиная с денег и заканчивая ТТ. Пацан был горд поставленной перед ним задачей.
Аскольд, который вошкался, толкаясь локтями, на переднем сиденьи, приостановил процесс переодевания, чтобы покашлять вволю и произнести:
— Да-а… Хорошо живете.
Догадываюсь, что ему не хотелось линять с зоны. Там все налажено, сыто, спокойно. Там он — партноменклатура. А на воле жизнь волчья, бегать надо, рисковать. Когда густо, когда пусто. Посидев в моей машине, посмаковав роскоши, быстренько перестроился. На то он и вор: тяга к красивой — в его понимании — жизни в нем неодолима.
Проскочили благополучно. Куцый даже ни копейки не потратил. Никто не попросил. Спали, суки, по будкам. Время ведь предрассветное, тяжелое.
Определили беглецов к Деркачу, чтобы были среди своих. Там они перелиняли с зеков на вольных. Примерно через неделю слетает первый, самый заметный слой; месяца через три — второй; а третий — могила исправит. Я сразу узнаю бывшего зека. По тому, как держит руки, когда стоит, как сидит, курит, почесывает голову, не снимая шапку. Уверен, что и некоторые мусора обладают такой наблюдательностью.
В Толстожопинске беглецы расстались лишь с первым слоем. Потом мы повезли их дальше. Опять на трех машинах, но уже без лишней стремы. Куцый вызывал лай на себя и отбиваться должен был только башмалой и правами. Я на всякий случай зарядил ему трое водительских прав.
Аскольд сидел впереди, дышал на меня устоявшимся перегаром. За все эти дни трезвым он был от силы несколько секунд, необходимых, чтобы разжмурить глаза и дотянуться до угодливо наполненного стакана. Он забыл, что не хотел сваливать с зоны, базлал о планах на будущее. Планах радужных, как защемленная залупа. Позавчера Аскольд закинул мне, что не прочь бы остаться в Толстожопинске. Не хватает мне мороки растаскивать Вэку с Деркачом, третий вклинивается. Аскольд, правда, намекнул, что не прочь и покомандовать, а заодно и развести заклятых френдов. Обо мне он даже не вспомнил. Получалось, жену отдай дяде, а сам иди к бляди. Объяснил ему, что в Толстожопинске будут искать в первую очередь и что ждут его кореша на Урале. Там у них столько капусты, что рубить не успевают. Так как у Аскольда волчья болезнь — никогда не бывает сытым, то сразу согласился, что Урал — это, конечно, интересно. Да, интересен хуй в сметане.