ЧМО
Шрифт:
КОНОВ. И защищали отряд от местных.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Это как раз нетрудно понять. А маршировка зачем?
НОВАЦКИЙ. Чтобы не забывалось, что мы – отряд. Я еще по «Зарнице» помню, как это здорово. Я хотел, чтобы все ребята это почувствовали.
ХАЛЯВИН. Под какие же песни вы маршировали?
НОВАЦКИЙ. Под разные.
КОНОВ. Под «Айсберг». Который Пугачева поет.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Как можно маршировать под «Айсберг»?
ПУНЯ. Очень здорово! (Марширует.) «А ты такой хо-лод-ный!..» Ать-два!.. «Как айсберг в оке-а-не!..» Стой! Раз-два! Вольно!.. Как показывает внимательное изучение
ХАЛЯВИН. Под «Айсберг», значит? И все?
НОВАЦКИЙ. Нет. Мы маршировали и под Гимн Советского Союза. Да, под гимн. Во-первых, у нас не было песни, которую все знают. Поэтому мы заставили дневального встать в шесть утра, переписать по радио слова гимна и заставили всех выучить. А во-вторых, почему мы не можем петь гимн? Почему если «Айсберг» это нормально, а если гимн – так это уже кажется вам подозрительным? Если бы у нас была профашистская организация, мы бы не Гимн Советского Союза пели, это уж будьте уверены. Не нужно считать нас недоумками. Про фашизм – это мы проходили. У нас была только одна цель – навести порядок. И мы его навели.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. И все была довольны вашим порядком?
НОВАЦКИЙ. Мне неудобно вам это говорить, но все не могут быть довольны порядком. Главное, что он устраивал большинство. А об этом у ребят спросите.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Интересно послушать. Кто начнет? Бронин!
БРОНИН. А что? Нормально было.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Пуня? Ты, кстати, кем был?
ПУНЯ. Рядовым.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Нравился тебе порядок?
ПУНЯ. Я уже ответил. Я был рядовым. Если бы капитаном, он бы нравился мне больше. А полковником – так вообще.
АНДРЕЙ. А как тебя избили, поставили на колени и заставили
повторять, что ты чмо, – об этом предпочитаешь не помнить?
ПУНЯ. Если все помнить… Мало ли что бывает. Вот в этом вся разница между нами. Слишком ты себя любишь. Тебе смазали по физиономии – конец света! А если бы ты отнесся к этому нормально – ничего бы и не было.
АНДРЕЙ. Нормально – это как ты?
ПУНЯ. Нормальное – это как все!
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Кто еще хочет высказаться?
ЖЕРДЕВ. Тамара Викторовна, если бы большинство было недовольно, группа бы не стала их сейчас защищать. И у руководителя лагеря можете спросить. Игорь Иванович, у вас были к нам претензии?
ХАЛЯВИН. Я понятие не имел, что у вас там творится. Но в доме всегда была чисто и нормы на поле выполнялись.
НОВАЦКИЙ. Вот видите!
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Значит, их не судить надо, а объявлять благодарность? Что ж, суд и определит, какую благодарность кому. Жердев, ты комсорг, веди собрание.
ЖЕРДЕВ. Тут такое дело. Поскольку возбуждено уголовное дело, нужно ребят исключить из комсомола. Кто «за», поднимите руки.
ВЕРА. Как исключить?
ЖЕРДЕВ. Очень просто. Такой порядок. Чего тянуть-то, все равно исключат! Кто «за»? (Поднимает руку, за ним все присутствующие.) Против, воздержавшихся нет?
АНДРЕЙ (поднимает руку). Я против.
ЖЕРДЕВ. Ты?!
АНДРЕЙ. Да, я.
ЖЕРДЕВ. Вот даже и тут ты противопоставляешь себя коллективу! Все равно: принято большинством.
ТАМАРА ВИКТОРОВНА. Можно спросить, почему ты против?
АНДРЕЙ. Потому что с ними я не хочу быть «за» ни в чем!..
ТАМАРА
АРБИТР. «Суд постановил… назначить наказания: Новацкому – три года лишения свободы… Конову – два года шесть месяцев… Чеботареву и Шарапову – по два года лишения свободы…»
Появляются МИЛИЦИОНЕРЫ, окружают осужденных.
ЧЕБОТЫАРЕВ (Новацкому). Это все ты! Все из-за тебя! Если бы не ты…
Взрыв голосов – как воспоминания о зале суда в момент оглашения приговора: «Сынок! Сыночка!..» «Мама! Мама!..» «Сыночек мой!..» «Мама! Мама!..»
Полная тишина.
АРБИТР. «Учитывая, что без первоначальных преступных действий Новацкого и Конова обвиняемые Чеботарев и Шарапов не встали бы на путь преступления, суд счел возможным применить к ним меру наказания, не связанную с лишением свободы: осудить условно…»
Милиционеры расступаются. Чеботарев и Шарапов исчезают в толпе сокурсников.
АРБИТР. «Принимая во внимание общественную опасность преступления и тот факт, что Новацкий и Конов в течение длительного времени глумились над потерпевшим…»
НОВАЦКИЙ. Мы не глумились! Мы хотели его воспитать, сделать из него настоящего мужчину!
АРБИТР. «…суд определил отбывание наказания: Новацкому – в воспитательно-трудовой колонии общего режима… Конову, к моменту совершения преступления достигшему совершеннолетия, в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. Осужденные взяты под стражу в зале суда…»
Милиционеры уводят Новацкого и Конова. Дискотека возобновляется. Тамара Викторовна и Халявин уходят. Старшинов подходит к Андрею.
СТАРШИНОВ. Вот и все.
АНДРЕЙ. Нет.
АРБИТР. «Через пять месяцев краевой суд изменил приговор в стороны смягчения: назначил Новацкому и Конову те же наказания, но с отсрочкой исполнения приговора на один год. Потерпевший не воспользовался своим правом обжаловать решение. Приговор вступил в законную силу…»
АНДРЕЙ. Вот теперь все. (Вместе со Старшиновым уходит).
АРБИТР. «Новацкий и Конов были освобождены из мест заключения и вернулись домой…»
II
Дискотека разгорается с новой силой. Появляется НОВАЦКИЙ. Он в кепке, в светлом плаще. Молча смотрит на танцующих. Обычная дискотека. Но если ты пять месяцев просидел в лагере и только вчера вернулся домой, это зрелище не кажется обычным. Его заметили, замахали руками: «К нам, Серега!» Он снял кепку, скрывавшую короткую тюремную стрижку, сбросил плащ, обнаружив казенную куртку и брюки хэбэ, полученные в лагерной каптерке перед освобождением, и включился в танец. С прежним азартом. Но что-то уже было не прежним. Только ли одежда? А если бы он был одет, как все, разве не ощутил бы холодка отчуждения вокруг себя, разве не оказался бы очень скоро в полном одиночестве, как оказался теперь? Один, посреди пустоты. И оттого обычные па современного танца, исполняемые одиноким человеком в тюремной одежде, выглядели странно, почти зловеще.