Чорная тайна Есенина

Крученых Алексей Елисеевич

Не храпи, запоздалая тройка. Наша жизнь пропаслась без следа. Может, завтра больничная койка Упокоит меня навсегда.

Э. Крепелин [2] замечает о настроении больных Корсаковским психозом (сильная степень алкогольного психоза):

«Настроение у больных вначале бывает в большинстве случаев тревожное, позднее становится довольно безразличным, тупым, временами подозрительным и раздраженным…

Обыкновенно их расположение духа легко поддается стороннему

влиянию и при случае переходит в поверхностную, слезливую чувствительность».

2

Э. Крепелин. — «Учебник психиатрии для врачей и студентов» Т. II.

Действительно, Есенин легко впадает в слезоточивость, но довольно поверхностную, о чем говорит хотя бы сильная избитость образов и слов его под-цыганских стишков:

— Позабуду я мрачные силы, Что терзали меня, губя. Облик ласковый, облик милый, Лишь одну не забуду тебя.

Это все из того же стихотворения: «Вечер черные брови насопил». Но вернемся к нашей основной теме.

Благодаря изначальной мрачности есенизма, так любы Есенину образы смерти, ночи, тьмы, так любо ему самое слово «мрак»:

…Нощь и поле и крик петухов… …Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму, Уж кому-то не петь на холму, Мирно грезит родимый очаг О погибших во мраке плечах.

Утверждения момента жизни, радости, света — в стихах Есенина нет никогда. Иногда он робко сомневается:

Я не знаю — то свет или мрак?

Но сейчас же забывает о сомнительно мелькнувшем свете, и опять тут же: «лесная дремучая муть», а дальше — «мрак, тьма, ночь, смерть, чернота».

Иногда он истерически — настойчиво пытается уверить и самого себя и читателя:

О верю, верю! счастье есть! Еще и солнце не погасло.

Но здесь же, в этом же стихотворении оказывается, что счастья, в сущности, никакого нот, а есть только «грусть» да —

Благословенное страдание, Благословляющий народ.

Что ж, как его ни благословляй, оно страданием и останется!

А на следующей странице образ счастья окончательно развенчан и отвергнут:

…Вот оно, глупое счастье.

И понятно, что еще до наступления периода предельного отчаяния, периода «Чорного человека» — вся эта мрачность психики, усиленная и укрепленная соответственной поэзией, — дает себя знать:

…Скучно мне с тобой, Сергей Есенин… …Или, или, лима Савахфани, Отпусти в закат.

Все это мечты о закате последнем, о смерти. И самую жизнь хочет поэт сделать похожей на смерть:

Будь же холоден ты, живущий, Как осеннее болото лип.

Не последнее ли отречение от жизни звучит в этом совете живому: «будь холоден, как мертвые

осенние листья»?… Недаром же в конце книги «Березовый ситец» целый отдел носит заглавие «Мреть» (мрак, морок, мерцание). Первое стихотворение в этом отделе «Песнь о хлебе», в котором летние полевые работы (жатва) изображены, как настоящая «мрет»: здесь «убийство», «желтые трупы», «катафалки», словом — «погребальный чип» (цитату см. выше). Дальше — стихотворение о том, как «бродит чорная жуть по холмам» (о нем также сказано выше) и наконец, знаменитые заключительные строки последнего в этом отделе стихотворения:

Будь же ты во век благословенно, Что пришло процвесть и умереть.

Те же «смертельные» покойницкие образы и настроения мы в изобилии встречаем в небольшой книжке Есенина «Избранные стихи».

…И не обмытого меня Под лай собачий похоронят… …Догорит золотистым пламенем Из телесного воска свеча И луны часы деревянные Прохрипят мой двенадцатый час.

Как будто дьячек вздумал стихи писать!

Панихидный справлялся пляс…

Замечательно, что не только собственное будущее поэта представляется ему похоронно-мрачным, но и будущее всего окружающего.

Почти в одних и тех же выражениях он пишет и о себе:

И меня по ветряному свею По тому ль песку Поведут с веревкою на шее Полюбить тоску.

И про старую, обреченную на смерть корову:

Скоро на гречневом свее С той же сыновней судьбой Свяжут ей петлю на шее И поведут на убой.

И все животные у Есенина, в соответствии с его настроением, — жалостные, нездоровые, слезливые и умирающие (и корова, и лисица, и собака). Так Есенин, не сумевши найти жизненной радости внутри себя, не сумел увидеть ее и во внешнем мире. И так неприветливо, мрачно и страшно вокруг, что другого объяснения всему атому не придумаешь, кроме:

Запутала нас сила нечистая, Что ни прорубь — везде колдуны…

А под конец жизни Есенина «нечистая сила» окончательно осмелела, вылезла ив проруби, воплотилась в образе Горного человека и в этом виде «запугала» поэта, в буквальном смысле слова, — до смерти. Но еще раньше везде чудилась эта смерть поэту:

В роще чудились запахи ладана В ветре бластились (?) стуки костей.

И сам Есенин чувствует, что он попал в замкнутый круг самоубийственной безнадежности:

Я знаю. Не вылечить души… Какой скандал! Какой большой скандал! Я очутился в узком промежутке. Ведь я мог дать не то, что дал…

Во всяком случае Есенин дал в своей поэзии не то, что следовало дать современному читателю. Это иногда понимал сам Есенин, понимала это и критика. Вот что пишет о Есенине, например, П. С. Коган в книге «Литература этих лет».