ЧП на третьей заставе
Шрифт:
Невезение. Постоянное невезение. Оно не только расхолаживает, оно отбирает веру в успех, в собственные способности.
Одна неудача… Ну что ж, бывает. Проморгали. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
Вторая неудача… Задумайся, почему она к тебе пришла. Проверь и перепроверь, где, в чем и почему ты ошибся.
Третья… Четвертая… Пятая… Приглядись к ним! У твоих неудач уже — свое лицо, свой голос, свой характер.
А если пройти по этим неудачам, как по болотным кочкам? Может, выведут на сухое место?
Отравился Тесляренко-Штоль. Казначей предупредил Серого
Серый умер. Тут уж чистый несчастный случай. Медицина говорит: «коронарная недостаточность». А если попроще — окочурился со страха. Но вот обшарили дом Галины Вольской и что-то забрали в то время, когда Галина возила для больного чекиста курицу. Явно и слепому — тут все подстроено. И тот, кто уследил, что Галина поехала в Турчиновку, живет в Белоярове.
Из-под носа чекистов ушел Нетахатенко. Каким-то образом он в самый последний момент узнал, что работники ГПУ — уже в Щербиновке. Предположим, кто-то из его людей знает в лицо начальника окротдела или Яроша. Или обоих. Увидел, как чекисты сходят с поезда… И предупредил главаря. Но почему Нетахатенко решил, что приехали именно за ним?
…Впрочем, чему удивляться… После того, как врач сообщил в ГПУ, что хата-лазарет где-то в Щербиновке, стало ясно, что ее будут искать. Безух предупредил сообщников, что Емельян Николаевич побывал в окротделе, они приняли меры: раненого Семена Воротынца перепрятали, а хату решили сжечь: мол, пожар все концы залижет. Но появление чекистов в Щербиновке всполошило их, они так спешили, что… не успели вывести из хаты спящих жену и детей Нетахатенко. Устроить пожар мог и не он, кто-то другой. А чужому ни жены, ни детей Нетахатенко было не жалко; разбудить их и увести в безопасное место было некогда, а они могли бы стать свидетелями, ну их… вместе с домом…
Все это — промахи.
Но были же и удачи!
Арестовали Тесляренко-Штоля, очистили Щербиновский сельсовет от кулацкого засилья, тем самым укрепили веру в Советскую власть. Но это, так сказать, вторая сторона дела.
Ликвидирована подпольная типография, арестован Серый. Тоже явный успех.
Выявлены, хотя и гуляют на свободе, многие участники подполья.
И главное — Щербань в ГПУ. А он многое сумеет вспомнить.
Выходит, отчаиваться причин нет. Надо искать! Работать.
Старый Воротынец никаких показаний уже не давал, и его оставили в покое.
Екатерина родила мальчика. Ольга ежедневно проведывала сестру. Радовалась, будто это ее собственный сын:
— Десять фунтов!
От Екатерины удалось узнать, что типографию к ним в дом привезли Серый и Жихарь, а печатал листовки Николай Руденко.
— Ну… тот наш работник, на которого говорили…
Оказывается, Жихарь и Руденко в тот день, когда приехали в гости Сурмач с Ольгой и Борисом Коганом, рано утром повезли куда-то листовки.
— Какой он из себя, Николай Руденко?!
Екатерина ничего толком сказать не могла.
— Да уже старый, за сорок…
— Какого роста?
— Да вот как вы, — говорила она, не зная, как обращаться
— Во что одет?
— В серое пальто.
Словом, ничего конкретного.
А вот Ольга, видевшая «работника» всего раз, оказалась более наблюдательной и сообразительной.
— Ходит он осторожно-осторожно, будто боится на колючку наступить. Хитрый такой. Нос — во! — показывала она, согнув крючком указательный палец. — В церкви таким бы свечи гасить. А рядышком с носом — бородавка. Говорят, ото чертова отметка.
«Бородавка на носу! Уж не тот ли „нищий“ с белояровского базара?» — подумал Сурмач.
— А черных очков ты у него не видела?
— Но он же не слепой, — удивилась Оленька.
— Знаю, что не слепой…
Сурмач рассказал о нищем, который обычно сидел у входа на белояровский базар.
Нет, Ольга его не видела. На толкучку она почти никогда не ходила, нечего было там делать: акушерке все привозили на дом.
— Но как же выглядит этот «работник»? Как? — досадовал Сурмач.
Тогда Ольга взяла карандаш, старую выкройку и начала на ней рисовать портрет Николая Руденко. Широкие брови, густые-густые. На лбу — челка, как у призовой лошади. Нос — загогулиной. Бородавка. Скулы широкие, татарские.
Раньше Ольга рисовала цветы, птичек, которые потом умело вышивала. И вот впервые она взялась за человеческий портрет.
— Он! Он! Белояровский нищий! — обрадовался Сурмач, узнав в неказистых контурах, родившихся на бумаге под неопытной рукой Ольги, знакомого нищего.
Он неистово целовал жену.
— Молодец! Ты у меня молодчина! Тебе надо учиться, художником станешь!
А она рдела, заливаясь румянцем от его похвалы.
Пришло время — Екатерину выписали из больницы, и Ольга повезла сестру в Щербиновку.
С великой неохотой отпускал Аверьян жену.
— Что ты там не видела, в этом бандитском гнезде?
Он считал, что отныне Ольга должна прервать всякую связь с сестрою и забыть ее. Но Ольга необычно резко запротестовала:
— Сердца у тебя, что ли, нет! Она чуть не умерла. Еще такая слабая, а теперь на ней будет все: и хозяйство, и ребеночек.
— Пусть свекровь помогает!
Старую Воротыниху отпустили еще на прошлой неделе, решив, что толку от нее никакого. Ольга отвезла родственницу в Щербиновку, наготовила там ей еды, прибрала в доме и уговорила соседей приглядывать за старой женщиной.
Сейчас Ольга возмутилась:
— Тетя Мотя совсем-совсем немощная! От нее помощи не жди! Она как ребенок, все ей подай, все за ней прибери. Я в Щербиновку ненадолго… На недельку всего. Помогу Кате. Она окрепнет — и я вернусь.
Ехать Ольге с сестрой в Щербиновку или не ехать? Все в Сурмаче восставало против поездки. Но с другой стороны, если подойти по-человечески…
Аверьян решил посоветоваться с Иваном Спиридоновичем.
Начальник окротдела тоже долго думал, наконец решил:
— Пусть едет, она у тебя сообразительная. Вот ты как-нибудь поделикатнее и попроси ее, пусть поинтересуется Степаном Нетахатенко. Узнает, с кем он водил дружбу, что в селе говорят о пожаре.