Чпр 3

Индиви Марина

— Я не могу быть твоей парой, Бен. Я этого не хочу.

Он поднимается так стремительно, как пламя взлетает под порывом ураганного ветра. Обходит стол, останавливается рядом со мной. Потом стремительно вздергивает на ноги — за плечи. Стальные тиски его пальцев обжигают как раскаленный металл, но еще сильнее обжигает взгляд глаза в глаза.

— Парой нельзя стать, если кто-то из двоих этого не хочет, — произносит, приближая меня к себе и наклоняясь так, что почти касается губами моих губ. — Это первое. А второе, пара — это навсегда, Аврора. Так что забудь,

выкинь из головы все мысли, что ты можешь это изменить. Пламя, которое нас связало — лучшее доказательство того, что ты этого хотела. Хочешь. Продолжаешь хотеть. Ты хочешь меня, Аврора. Ты — моя женщина. Навсегда. И этого никто и ничто не изменит.

Понятно. Меня здесь никто слушать не собирается, или у него избирательное восприятие. Но что в таком случае мешает включить избирательное восприятие мне? Хотя сейчас я могу назвать парочку причин. Или не парочку. Избирательное восприятие мне мешает включить мужчина, склоняющийся надо мной так, что я могу чувствовать его дыхание. Его близость. На эту близость мое тело отзывается совершенно нелогично, особенно если учесть все произошедшее, но где физиология и где логика.

«Мало тебе двух иртханят, которых теперь еще и отбивать у этого дракона надо?» — мысленно шиплю я себе, и это срабатывает. Хорошо так срабатывает.

Я упираюсь ладонями ему в грудь и отступаю.

— Я здесь, чтобы поговорить о детях, Бен. Только о них. Что ты собираешься дальше делать?

— Я уже обрисовал тебе перспективы, — он не сводит глаз с моего лица.

Темных. Как его пламя.

Давящий глубокий взгляд скользит по моим скулам, по губам, ненадолго врезается в глаза, и все это — как опасная близость пламени. Опасность.

— То есть в твоем представлении я должна остаться с тобой, выйти за тебя замуж и растить с тобой детей, напрочь забыв обо всем, что было.

— Я такого не говорил.

— А что ты говорил?

— Что ты должна выйти за меня замуж и растить со мной детей. Парность все равно не позволит нам подпустить к себе другого партнера.

Это самое потрясающее, что я слышала в своей жизни. Буквально. Даже если отбросить сарказм.

Ладно, с парностью я как-нибудь разберусь, если уж глубоководные фервернские смогли отменить убийственную огненную лихорадку… Я читала про нее. У меня было много времени, пока я ждала визита с Ландерстергом, и я занялась ликбезом в отношении иртханов. Огненная лихорадка раньше была смертным приговором, поэтому нет ничего удивительного в том, что врач и Элегард смотрели на меня как на дуру, когда я звонила Вайдхэну. Хорошо, что я не прочитала этого раньше, потому что иначе и мысли не допустила бы, что Бен может помочь. А он… он допустил мысль, что могут помочь глубоководные фервернские, и оказался прав.

Мои дети живы благодаря ему. В том числе благодаря ему, поэтому сейчас нам нужен компромисс. Поэтому, а еще потому, что когда мои дети проснутся, мы должны выступать единым фронтом и дать им понять, что они нужны и важны. Нам обоим. Если, разумеется, они ему нужны и важны.

— Я хочу, чтобы мы поговорили с

ними вместе, — в упор смотрю на него.

— Для чего?

— Для того, чтобы мои дети знали, что нужны и отцу, и матери. Они тебе нужны, Бен? Или ты сделал это только для того, чтобы наказать меня? Чтобы причинить мне боль?

Его лицо становится просто каменным.

— Как я уже сказал, ты слишком многое на себя берешь, Аврора.

— Если они тебе нужны, если тебе важны их чувства, ты начнешь спрашивать о том, чего хотят они. Не я, а они, — я специально делаю на этом акцент. — И принимать решения, исходя из их чувств в том числе, а не только из своих хотелок и застарелых обид.

— Вот как ты это видишь? — Его взгляд становится опасным. — Хотелка. Застарелая обида?

— Бен. Пожалуйста.

На его скулах играют желваки, но он все-таки отстраняется. Кивает:

— Хорошо. Хорошо, мы поговорим с ними вместе.

И на том спасибо.

— Нужно подумать о том, что и как мы будем говорить. Мы достаточно ранили их чувства. — Я нарочно говорю «мы», чтобы не вернуться к тому, от чего ушли. На самом деле, это действительно мы, я в том числе. Я не рассказала им правду с самого начала, позволила близнецам считать, что их отец — Элегард. Это была ложь, и какими бы благими намерениями она ни была прикрыта, ничего хорошего из нее не получилось.

— Правду? — как отражение моих мыслей предлагает он.

— Правду, — подтверждаю я. — Только, пожалуйста, не вздумай говорить ее всю…

— Меня не пугает вся правда, Аврора. Уверен, их она тоже не испугает.

Да ты что?!

— Я не хочу, чтобы наши дети полжизни ходили к психологу после того, как узнают, что их отец в прошлом хотел решить проблему их появления на свет кардинально.

— Но это правда, — он отталкивается пальцами от стола.

— Не говоря уже о том, — напоминаю я, — что тебе вроде как важны их чувства. Мы об этом договорились.

— Правда в том, Аврора, — перебивает он, — что я не знал, что ты беременна. И еще в том, что я понятия не имею, как бы я поступил в тот момент, если бы узнал.

Мне почему-то все еще горько. Все еще хочется, чтобы он добавил: «Я ведь говорил о гипотетических детях. Не об этих, которым смотрел в глаза», — но он этого не говорит. Возможно, оно и к лучшему, потому что я понимаю, что тогда все сделала правильно. Правильно сделала, что увезла их, что скрыла это от него. Правильно от первой и до последней крупицы моего решения… тогда почему сейчас в сердце словно проворачивают лазерный нож?

Я даже не сразу понимаю, это в его сердце или в моем, а в следующий момент он уже добавляет:

— По всем признакам, по всей имеющейся информации, по всему, что я знал на тот момент, ребенок от меня должен был тебя убить, Аврора.

— Несомненно, — выдаю я на автопилоте. Я так привыкла рядом с ним защищаться, что теперь из какого-то чувства противоречия не успеваю себя остановить. Разве это что-то меняет? То, что он сказал?

В прошлом — да, возможно, меняет.

Частично.